Кембрия. Трилогия

Коваленко Владимир Эдуардович

– Жаль, что до Роксетера долго плыть. Заказать бы веревок и бубенчиков. Немайн, конечно, ночью видит хорошо…

Анна же Ивановна только улыбнулась хитро. Одно слово сказала:

– Стрекала.

Нион Вахан смотрела непонимающе.

– Люди, когда им очень больно, кричат, – пояснила Анна.

– А‑а‑а‑а, тогда ясно. Бубенчиками будут саксы!

У нее есть имя. Главная тайна и секрет. Настоящее имя, не кличка! Тэсни. «Солнечное тепло».

Почему же так холодно? Хозяйка все ж решила сжить со света? То ли мужу свою волю в домашнем хозяйстве доказать, то ли заметила в глазах надежду. Так у многих злоба проскакивает. Не у нее. Она спокойная. Она попросту хочет уйти. Посмотреть, как живется в стране, где слово «бритт» не значит раб. Лучше в такой, в которой рабов и вовсе нет. Временами мечталось – занять место хозяйки, а ту с дочками – к жернову да квашне. Потом понимала: нельзя. Слишком захочется отыграться. До смерти загоняет. А рабы дороги. Вот ее хозяйка ненавидит. Почти как ту, что муж временами пользует. Убить нельзя. Накладно. Тем более испортить. Пусть хозяйство и богатое, а дорого выходит, калечить ту, что смирная и работящая. А за то, что временами – когда думает, что и не видит никто – шею выпрямить пытается, губить как‑то непроизводительно. Так что до осады жить было можно. Другие рабы говорили: мол, у тебя не жизнь, а муки пекельные. А другой‑то не видела, привыкла. Всех мук – лишняя работа и разные шутки с насмешками. Нет, хозяйка не настолько на нее зла. Не была – до войны, до слухов о поражении.

С началом же осады жизнь стала вовсе невыносимой. Саксы, безжалостные в торжестве, от неудач обезумели. Хозяин – подслушивать не пришлось, при скотине не стесняются – сказал, что рабов надо бы убить. И христиан. Не то произойдет вред. Ворота им не открыть, конечно. Но мало ли что. Многие закивали, да тут хозяйка руки в бока уперла и заявила, что, выходит, мужики свободных женщин решили к квашне да жерновам приставить? Или воины намерены молоть да месить сами?

Вот и жива пока. Кто бы знал, что жернов, проклятущий, спасителем окажется?

Но что хозяева сделать догадались – так это вышвырнуть рабов из дома. На январский морозец. Мычащую скотину оставили. Мычащую не боятся. Ну, кроме быка. А говорящих разогнали по нескольким подсобкам, чтоб вместе не сбились, да подперли на ночь тяжелым. Ее – к малому жернову, да одну. Несмотря на холод, улыбка наползла на лицо. Боятся. Ее, жалкой. Приятно. И грустно: лестно, да не про нее. Это там, за стенами – грозные люди. И не только люди! А у нее… Всего и есть что имя. Немножечко тайной гордости. И много‑много терпения – сносить скотью долю.

Холод и сон – не спать нельзя, спать страшно: можно не проснуться. А не спать все равно не выйдет.

Шуршание. Скрип. Холод. Дверь приоткрыта. Кто‑то «выпустил». Со света сжить хочет. То ли ее, то ли всех. Понятно же: отперли – дура‑девка вылезет. Вылезла, значит, злоумыслила. Ей – веревка на месте, а там и остальных под нож. Потому как саксы уже и теней боятся. Пока леность сильней страха. Да намного ли?

Тени, они страшные! Особенно лунные, а лунный свет проник в щель вместе с морозцем. Вот одна, в углу, и зашевелилась. Крыса? Нет, большая… Наверное, это тучи бегают по лицу Луны. Вот сложили невысокую фигуру. Почти человек. Человечек.

Лунный человечек откинул капюшон. Тускло блеснули засохшей кровью волосы. Странное лицо – полосками. Заворочались легендарные уши. Она их по‑другому представляла.

– Ты – бриттка. Значит, ты и нужна.

– Зачем ты пришла? Я слабая. Я рабыня и дочь рабыни, я ничем тебе не могу помочь.

– Я не нуждаюсь в помощи. Чего не скажешь о женщинах

Кер‑Глоуи. Да и мужчинах: есть же сыновья у пленных валлиек? Теперь, наверное, и внуки.

– Есть…

– Пусть выберут: кто они. Саксы‑рабы или бритты, желающие свободы. Но это их дело, и я не хочу вмешиваться. Я только хочу, чтоб мои воины не перерезали невиновных. А то и родичей. Что делать, решай сама. Я пойду, навещу еще кого‑нибудь. Зимняя ночь длинная… Зато последняя.

– А как ты вообще сюда попала? Прилетела? Или через туман?

– Сквозь стену прошла, – буркнула Неметона. – Ты точно наша: сама околеваешь, а любопытство еще живехонько. Эх, дала б тебе плащик погреться. Так мало что назавтра отберут, еще и допрос устроят. Ну, до свидания.

Скользнула к дверям, и только тут рабыня подхватилась, окликнула:

– Так назавтра что, приступа не будет? – а из двери холод. Даже дрожь бьет сильней.

– Будет. Только не мы, а нас. Ополчение снаружи, гарнизон изнутри. Как бы не с самого утра.

Сида вышла. Зябко потерла руки. Хорошо, если эта – смолчит. Чем‑то симпатична. Но предатель найдется. Или хоть болтун. И это очень хорошо!

Наконец подземный ход. Там уже подпрыгивает от нетерпения Луковка.

– Есть письмо! Я уже и чернила подобрала – похожие.

– Погоди. Сначала прочту.

Взгляд шарит по строчкам. Главное – вот: атака без условного сигнала. На шум боя. Это следует изменить. И забросить в город отравленное ложью письмо летучей стрелкой. Чтоб в городе знали: атака по условному сигналу. Тем, что битва стихла – не смущаться, отступление ложное!

Последний день перед битвой Немайн проспала. Впрок. Раз уж сказанула сдуру «ночью не больше, а днем не меньше четырех часов» – так тому и быть. Засветло обошла позиции. Проверила бочки с маслом и жиром, факелы. Запасы стрел. Позавтракала ужином из солдатских котлов. Бодрилась. Шутила. Навестила Луковку – эта тоже перешла на дневной режим. Что поделать – камнемет разбрасывает триболы, железные шары с четырьмя шипами: три – в землю упереться, один – врагу. А это ночная работа, иначе саксы увидят, куда те легли, и не полезут ноги колоть. Убедилась – все готово. Оставалось лезть на одну из дозорных вышек и ждать атаки.

Проходит час, другой. Ночные краски сгущаются, понемногу превращаясь из ярких в мрачные, когда Луна, пособница саксонская, прячется за холмом. Но саксы показываются. Может, догадались, что письмо перехвачено? И ударят утром, по невыспавшимся?

– Пора?

Граф Окта. Кони, впряженные в колесницу, и те фыркают тихо, соблюдая тайну. Предпоследняя команда, которую следует отдать шепотом.

– Выступай. На тебя очень надеюсь. Если они не полезут ночью, то, что ты выбрался из лагеря, станет главным моим достижением на сегодня.

– Не беспокойся. Когда в Роксетере ковали наконечники стрел, там знали, что пользоваться ими буду я. По крайней мере, большими. И сестру твою сберегу.

Ушел. Интересно, как он Эйру опекать собирается? Ее и все пять колесниц, что все еще на ходу. Все‑таки как судно назовешь, так оно и поплывет. Две из семи «Пантер» сломались на переходе в полторы сотни километров. Без боя. Кажется, пора пересматривать конструкцию. Чтоб получился «Т‑34‑85». Или хоть «Шерман». А заодно придумать применение для трехосной рессорной повозки, помимо обозного. В Рождественскую битву только обоз и спас! А если сделать на основе таких колесниц специализированные подвижные укрепления?