Кенозёры

Марков Владимир Григорьевич

Озеро Кено

Озеро Кено бывает мятежным И беспощ адным в стихии своей. Прячутся чайки в кустарник прибрежный, Ж енщины с берега гонят детей. Гром канонадный и чёрные тучи, Молний огонь, вышибающий хмель. Озеро Кено волною могучей Правит, как косу, песчаную мель. Дождь водопадом обрушится с неба, Озеро Кено вскипит, как котёл. Если в такой переделке ты не был, Ты ещё птенчик, мой друг, — не орёл. В лодке-весёлке натерпишься страху, С другом простишься, с детьми и женой. Так в старину уходили на плаху, Чтоб никогда не вернуться домой. Трижды погибнешь и трижды воскреснешь, Вспомнишь молитву, что в детстве учил. Будешь работать, как пленник прилежный, Вёслами — сколько останется сил. Озеро Кено — великое диво — Лодку твою донесёт на прибой. Ступишь на берег живым и счастливым И посмеёшься ещё над собой…

Дивен

край Приозёрный

Дивен край Приозёрный Вековой красотой. Голубые озёра Спят под снежной фатой. Золотистые мянды — Так зовут здесь сосну, — Как невесты, нарядны, Поджидают весну. А берёзы, берёзки! Разрисованы как! Дед Мороз Приозёрный На все руки мастак! Он учился искусству У простых мужиков И у баб наших русских Много-много веков. И сегодня здесь правит И вершит честный суд По старинному праву Человеческий труд. Мастера, мастерицы Славят землю свою. Я горжусь, что родился В этом дивном краю. 1967 г.

В забытой деревне

По зелёной траве Я иду босиком. И в деревню вхожу, Как в родительский дом. Погостить приглашают Сельчане меня. Уж такой здесь порядок: Все люди — родня. И пойдёт за столом Разговор круговой. (Я сижу — мужикам Не чужой и не свой). О великих и малых Делах мужики Говорят без утайки. Им врать не с руки. Без оглядки, без страха, Как рубят с плеча, — Сколько боли сердечной В простых их речах! О полях, на которых Не сеют, не жнут, И о реках, где даже Ерши не живут. Заколочены окна Старинных домов, Без хозяйского ока Родительский кров. По зелёной траве Я бреду наугад. И чувствую сердцем: И я виноват…

Возвращение

Я счастливый сюда приезжаю. Здесь душа отдыхает моя. В эти дни журавлиные стаи Покидают родные края. Улетают в заморские дали, Чтоб обратно вернуться весной. Сколько птицы всего повидали! Только тянет их сердцем домой. Так и я возвращаюсь к родному, Где над озером горбится дом, И бегу по тропинке знакомой, Узнаю каждый куст, каждый холм. Узнаю и поля, и зароды, Суматоху вороньих стай, И собак незлобивой породы Слышу дальний приветливый лай. Узнаю и кресты на погосте Над оградами скромных могил, И сосну богатырского роста, Что когда-то я сам посадил. 1974 г.

Письмо от матери

Здравствуй, мой дорогой сыночек! Здравствуй, мой ненаглядный дружок! Что с тобою? Ты пару строчек Мамке в месяц черкнуть не смог. Коли болен, отбей телеграмму, А не болен — пиши, не ленись. У меня-то здоровье — хоть в яму, Хоть сегодня в могилу ложись. Ты учись, а у нас в посёлке Жизнь, как речка, бежит вперёд. Веня Тюрин соседу Николке Выбил глаз — осудили на год. Да на прошлой неделе, в субботу, Утонул молдаванин в пруду, А вчера у Вихрова Федота Дом сгорел, третий в этом году. И все беды — от горькой заразы, Ты не пей ни грамульки, сынок. За тобою нет мамкина глаза, Чтоб от водки тебя уберёг. Сам ты грамотный, учишься делу, Голова на плечах — не арбуз, Но не пей ты ни красну, ни белу, А скорее оканчивай вуз. Да за девками там не гоняйся, Вертихвостки одни в городах. Я слыхала, что ходят на танцы — Срамота — без исподних рубах. Ты от них будь, сыночек, подальше. Вот приедешь — в посёлке своём Посерьёзнее тех и покраше Для тебя мы невесту найдём. Вон, к примеру, соседская Юлька, Не отыщешь такой днём с огнём. И не бегает по танцулькам, Как другие подружки её. На уме у них шейки да твисты, Клуб — как церква, лишь нету крестов. Настоящие к нам артисты Приезжают с больших городов. Весь посёлок как будто шалеет, На концерты народ так и прёт. Чтобы стать покультурней, умнее, Отдают рубль с полтиной за вход. Всё бы ладно. Не жалко тех денег, Одного я понять не могу: Напиваются до четверенек И артисты — ей-богу, не лгу. Тут на днях приезжали с района, Так один в зал со сцены упал. Хромоногого деда Мирона Ведь чуть-чуть не убил наповал. Вот и всё. Новостей больше нету. Шлёт поклоны тебе вся

родня. Будь здоров, мой сынок. Жду ответа. Обнимаю, целую тебя. 1974 г.

Горсть гороха

Поля, берёзы, озеро без края И дом на всех ветрах — на берегу. Моя деревня русская, простая, Твой светлый образ в сердце берегу. Озорником весёлым в мир вбегая, Я детство здесь оставил навсегда. И вот опять, как повесть, я листаю Промчавшиеся юные года. Мы родились — война уж отгремела, Но в каждом доме тень её жила. Она с настенных карточек глядела На наши ежедневные дела. Игрушки в детстве делали мы сами. Имел я деревянный автомат, И крепкую берёзовую саблю, И звёздочку на шапке, как солдат, И не было вкуснее и желанней Картошки, испечённой на огне, И горсть гороха свежего в кармане Была нам слаще пряников вдвойне. Я пас коней на выгоне с друзьями И с дедом рыбу в озере ловил. По осени, как все, за колосками С большой корзиной в поле выходил. За чёрным хлебом часто в магазине Стоял я, сонный, бабки впереди. Глядел, как продавец наш половинил Буханки хлеба на своей груди. А буквы первые я узнавал в постели, По заголовкам выцветших газет: В избе все стены «Правдою» пестрели, Чистейшей правдой пережитых лет. …Сейчас другие тут растут мальчишки, Другая жизнь, другая новь идёт, Другие объявления и книжки Читает деревенский мой народ. Совсем другие у людей тревоги. Приметы века — перемен пора: Грузовики грохочут по дороге, А на полях комбайны, трактора. Над крышами домов — телеантенны — Квадратные стальные пауки… Но я в одном не вижу изменений: Живут трудом и правдой земляки, Над озером плывут всё так же зори, И розовые стынут облака, И горсть гороха свежего из поля, Как в детстве, и желанна, и сладка. 1974 г.

Гузенька

Лесная Гузенька-река Среди болот и ёлок Бежит — чуть шире ручейка, И путь её недолог. Издалека и не видна На северном просторе. Но без таких вот, как она, Мельчать бы стало море. В природе всё имеет смысл — Даёшься только диву. Как мир, банальна эта мысль, Как мир, и справедлива. 1969 г.

Бабка Марфа

Я гощу у бабки Марфы, В приозёрной стороне. Бабка вяжет внуку шарфик И рассказывает мне. — Жить одной на свете худо, День молчишь, сидишь в углу, Не за кем помыть посуду, Некого позвать к столу. Смерти Бог не уподобил, Что поделать? Надо ждать! Вот хочу сменить обои — Будет в доме благодать. Дочка письма шлёт и молит Бросить всё, приехать к ней. Мне без воли жить, как в доле, Смерти кажется страшней. Вся в морщинках-паутинках, На плечах висит жакет, А над ситцевой косынкой Голубой струится свет. Божий свет, как на иконе Над Христосовым челом. Бабка хочет жить на воле, Воля ей — родимый дом.

Беда

Забыть бы всё, начать сначала, Остановиться на бегу… Надрывно женщина кричала: «Я жить так больше не могу! Тебе вино семьи дороже. А мне покоя бы чуть-чуть. Тебе никто уж не поможет С кривой тропиночки свернуть! Я десять лет тебя спасала, Хотела справиться с бедой. Я так устала, так устала, Что нету силы никакой…» И было холодно в квартире, Из крана капала вода, А за окном протяжно выли Под зимним ветром провода. И у порога, как собака, Которую никто не ждёт, Сидел он молча, горько плакал И знал, что завтра вновь запьёт.

Бобыль

Мой земляк Егор Морошкин Жил на свете бобылём. Коз доил, садил картошку, Промышлял в лесу с ружьём. Окуней ловил в мережи И чужих не трогал жён. И колхозник был хороший, Но подружки не нашёл. Пил вино он, зная меру, Курил только «Беломор», Телевизору не верил, Не читал газет Егор. Сто лет жил в своей избушке, На окраине села, Без старушки-веселушки, Никому не сделав зла. Мой земляк Егор Морошкин И сегодня тут живёт. По утрам печёт лепёшки И чаёк горячий пьёт. В ус не дует, если туго, И не скажет слово зря. …И жалеет вся округа Дядю Ешу-бобыля.