Кенозёры

Марков Владимир Григорьевич

1987 г.

Январь нас удивил

Январь нас удивил. Ну что же за погода? Без зонтика не выйдешь никуда. Дорогу перейти туда-сюда — Спасенья нету нам от гололёда. Играет шутки над людьми природа… Конечно, небольшая в том беда, Что тает снег, на улицах — вода И льёт холодный первый дож дик года. Но, как всегда, привычно мы виним Жестокий век, браним бюро прогноза, А, в сущности, ведь малого хотим. Хотим обыкновенной прозы: Пусть в январе приходят к нам морозы И снег летит, морозами храним.

«Друзья уходят друг за другом…»

Памяти Николая Голицына, радиожурналиста

Друзья уходят друг за другом. И меркнет солнце, липнет грязь. А смерть-старуха, словно плугом, По жизням пашет, торопясь. Она внезапна, как стихия, В затылок дышит мудрецам. Когда пишу тебе стихи я, Она скребётся по сердцам. Ушёл мой друг в немые дали, Голицын Коля-Николай. Уста навеки замолчали. Прощай,

товарищ мой, прощай! Остался голос твой на плёнках Да в душах тех, кого любил, И память — в северных посёлках, Где ты с людской печалью жил. Делил ты радости и горе С Россией, матушкой-страной. А над землёй восходят зори Уж без тебя. Прости, друг мой. 2003 г.

Я собою недоволен

Я собою недоволен, Потому что дико болен. Тут болит и там болит, Настоящий инвалид! Доктор, «скорая», больница, Порошки, таблетки, шприцы, Процедурный кабинет — Дурость есть, здоровья нет. Осмотрел меня профессор, Обозвал тупым балбесом: Если куришь, водку пьёшь, То свой век не проживёшь. Срок отпущен индивиду Нашим Господом для виду. Ни при чём тут будет Бог, Если сам скостил ты срок. Для того ума не надо, Коли ешь ты тонны яда, Коли дышишь ты угаром, Ешь за деньги, дышишь даром. Если хочешь жить до ста, Будь же тощим, как глиста. 2004 г.

Егор и Фимка

1

На тризне горбачёвской перестройки, Когда народ гулял у винной стойки, Когда в стране царил сплошной бардак И демократы одолели коммуняк, Один сообразительный мужчина — Ядрёный грузчик зоомагазина, Что силой был мужской не обделён, Решил открыть для милых дам салон. А проще, объясняя это дело, Стал торговать своим мужицким телом. И звали мужика Егор Коровьев. Собрал он справки о своём здоровье. Медсёстрам показал такую дыньку, Что отдали бы жизнь за половинку. И долго, долго жал Егору руку мэр За этот героический пример, Уж видя наперёд: налоговые сборы Полезут в гору от трудов Егора.

2

И дело сразу двинулось отменно: Шли очередью жёнки бизнесменов. Какая жизнь у них, у бизнесменш? Крутой — в разъездах. С кем попьёшь, поешь? А там, глядишь, кого-то подстрелили, Кому-то что-то за уши зашили, Тот улетал в Канары, а попал на нары… Ну как перенести судьбы удары? Коль женская, прости её Господь, Томясь, по мужику тоскует плоть. Егор Коровьев только торжествует, Ведь у него не капает, не дует: Два выходных и отпуск — сорок дней, Налоги платит Родине своей! Живёт — как кот, охраной обзавёлся, Но вот однажды чуть не «прокололся».

3

Сосед Егора — Фима Карандашкин, Фотограф хилый с пьяною мордашкой, Завидовал коровьевскому «делу», Но вот не вышел ни балдою и ни телом. Подслушивал он за стеной ночною Всю эту вахканалию «коровью». И представлял он женщин, пьющих вина, И сердце Фимы билось о штанины. Он долго, долго думал о Егоре, Готов был утопить вражину в море, А то и замочить навек в сортире, Да смелости не дал Господь задире. И вот однажды видит Фима сон: Заходит он в коровьевский салон. Там тёлочки мордасты, словно жабы, И ни одной нет настоящей бабы. Оцепенел вмиг Фимка Карандашкин, Чуть не хватила, бедного, кондрашка. На улицу он выскочил как пуля, Погоню сразу за собой почуя. За ним скакал Егор в бычачьей шкуре, Рога — ножи, в глазах — кровава буря. И так боднул фотографа облом, Что Фима наш проснулся под столом.

4

Виденье это Фимку рассердило, И мысль шальная дурня осенила. Он к телефону подскочил, как рысь, И номерок набрал: «Егор, держись! Теперь, конечно, не советска эра, Но позвоню-ка я супруге мэра!» Мол, так и так, у нас в квартире пять Сегодня презентация опять. Портрет Петра (в чём мама родила) Соседу моему цыганка продала. Событие в историю войдёт, А кто же речь-хвалу произнесёт? Наш мэр в отъезде. Вам бы к нам прибыть, И с нами вместе кубок пригубить… А мэрша между тем была мила И обожала важные дела. А Пётр Великий был её кумиром, Как все цари, что управляли миром.

5

В квартире пять, посля трудов недельных, Скучал Егор. И вдруг звонок в передней. Пошёл. Открыл. И ахнул: во двери Пред ним — супруга мэра, Мэрия-Мари! — Любезнейший! Привет тебе, привет! Пришла я посмотреть на царственный портрет. Наслышана, что гол, как огурец, Ну, покажите мне его вы, наконец!

6

Вопрос Мари Егора ввёл в смятенье, Зачем ему подобное волненье? Понравится ли мэру сей пассаж, Когда он мэрше сделает массаж? Но просьба гостьи как приказ была. Мари, как мотылёк, на огонёк плыла. Плыла в Егорьев спальный кабинет, Где на стене висел «царя» портрет, Работа Фимы: «Он, как дуб, стоял, Колени спрятав в складках одеял». То был портрет Егора самого — И между ног торчало о-го-го. Мари, взглянув на чудо, застонала И на кровать Коровьева упала… И только утром после кофеёчка Вздохнула томно: «Что была за ночка?!»

7

А Фимка Карандашкин не внакладе, Он, как фотограф, нынче на окладе. Коровьеву —

надёжная опора: Рекламное бюро возглавил у Егора. А коль клиенток много, вместе с ним Торгует телом и хитрец Ефим. 2001 г.

Соседки

Две соседки в доме жили, Не скандалили, дружили, На четвёртом этаже В переулке Беранже. У хозяйственной у Нины Деток было семерина, А у ветреной Ларисы — Только две пушистых кисы. Вот однажды на субботу Заказала Нина фото. Ждёт фотографа она Ранним утром у окна, Чтоб на карточки детишек Снять в штанах и без штанишек, Снять для деда и бабуси Ваньку, Кольку, Федьку, Дусю, Кал и страта и Петрушу И грудную кроху Грушу. В тот же день кокетка Лара, Может, с пьяного угара, Не стыдясь соседских глаз, Тоже сделала заказ: Пригласила из «досуга» Для своей утехи друга. Мы ведь с ельцинских времён В демократии живём. Элегантного мужчину Увидала первой Нина, Манит из окна рукой, Мол, сюда, мой дорогой. Франт улыбкою расплылся, Он, конечно, торопился. День горячий предстоял: Пять клиенток — это шквал! На этаж влетел как пуля, Показал детишкам дулю. Мать их быстро всех — на двор И заводит разговор. «Здравствуй, здравствуй, голубок, Ты, наверное, продрог, Сядь на тёпленький диванчик, Выпей беленькой стаканчик». — «Нет, сударыня, моя, Мне на службе пить нельзя. Если часто выпивать, Будут пальчики дрожать». — «Да, конечно, без штатива Может выйти всё паршиво. Но важнее объектив, Чем какой-то там штатив. Вы меня, милорд, простите, Аппарат свой покажите! На своём веку немало Разных, всяких я видала. Вон, у Васеньки, у свата, Аж четыре аппарата! Я хочу на ваш взглянуть, А потом уж в добрый путь». Гость воскликнул: «Что вы, тётя, Фантазируете, врёте?! Не бывает четырёх, Даже двух не дал нам Бог! Ваш Васятка — иль дурак, Иль его лечил Чумак». И, как настоящий профи, Франт с себя брючонки сбросил. Нину вмиг хватил кондратий, Тут уже не до объятий… В то же время у Ларисы Убежали обе кисы. Лара — вслед за ними в двери, А навстречу — он с портфелем: «Кто, красавица, у вас Сделал экстренный заказ?» «Проходи ко мне, дружок!» Гость шагнул через порог. И, уж сидя за столом, Он достал фотоальбом: «Вот девчонки и мальчишки, Коих делал я без вспышки. Этот в ванне, тот на шторе, Третий просто на заборе. Бабку с внучкой на руках Делал днём и при свечах. Вот весёлая семейка, Всех их сделал на скамейке. Этих в речке, тех на ёлке, Остальных в лесном посёлке». Лара шепчет: «О, мой Боже…» Сохнут губы, дрожь по коже. Платье с плеч само сползло, Девке сильно повезло! Только гость перепугался И скорей в окно подался. Хорошо, что невысоко, Ведь фотограф вам не сокол. День был тёмным и поганым. Хорош о напиться пьяным. Два несчастных мужика Пили пиво у ларька. Франт и тот летун с портфелем Пиво пили, не хмелели, Рассуждали горячо: «Чё же бабам надо, чё?» «Им вообще ничё не надо! Женщины — исчадье ада!» — Гаркнул пьяненький прохожий, На нечистого похожий. 2004 г.

Отшельник

В лесной глуши отшельник жил, Один — среди холодных скал. Над скитом ястреб лишь кружил Да белый лебедь проплывал. Огонь в печи горел едва. Отшельник наш, глотая дым, Шептал заветные слова: Чтоб сделал Бог его святым. Одной снедаемый мечтой, Питаясь чёрным сухарём, Молился инок молодой И ночью тёмною, и днём. Не слышит Бог его молитв, Но чуток слух у Сатаны: Явился в полночь в мирный скит При свете звёздном и луны. В обличье ангела возник Перед отшельником, нахал. Коварный сатанинский лик Постылый лунный свет скрывал. И молвит чёрт такую речь: «Мы слышим голос слабый твой, Но должен я предостеречь, Святым не станешь ты мольбой. Есть три греха. Один из них Вот совершишь — и будешь свят. И между грешников других Войдёшь и ты в Эдемский сад. Грех первый: ближнего убей! Второй: с блудницей переспи! А третий грех: на много дней Вино, как воду, пить начни!» Отшельник долго размышлял И выбрал третий вариант. И через миг в кабак попал, А перед ним — официант. Пил инок водку и вино, Готовясь к святости своей. Но людям всё же не дано Родиться дьявола хитрей. В угаре пьяном грех второй Отшельник тоже совершил. И; наконец, ночной порой Кого-то жизни он лишил. Чтоб смыть с себя все три греха, Отшельник в озеро залез. А там его в крутых волнах Уж поджидал рогатый бес. Померк в глазах небесный свет, Застыл в ушах последний звук. Среди святых сомнений нет: Достоин грешник вечных мук.