Кентавромахия
Шрифт:
Холодная, ничья,
Никчёмная, как та любовь
Последняя моя.
1 октября 1971
* * *
Когда она смеётся,
Мне глаз не отвести...
Когда она смеётся,
Её сердечко бьётся —
Оно не просто бьётся,
А просит: отпусти!
Когда она смеётся,
Похоже, что при всех
Хрусталь тончайший бьётся
На счастье без помех.
И даже нет, не бьётся:
Нектар сладчайший льётся
И
Её чудесный смех.
24 октября 1971
* * *
Идут по переулку две подружки,
Две бабушки, две древние старушки,
По лужам ковыляют не спеша.
Погода нынче выдалась сырая.
На фоне потемневшего сарая
Идут, сапожками перебирая...
И в чём тут только держится душа?
Жакетки плохи — не было бы лиха!
(Должно быть, довоенная портниха.)
Две палочки постукивают тихо,
Почти неразличимы голоса,
Две сумочки. Одни воспоминанья.
И облака над ними в ожиданьи
Стоят тугие, точно паруса.
31 октября 1971
АТЕИСТИЧЕСКИЙ СЮЖЕТ
Нонне Азарьянц
Ей снилось в эту ночь, что к ней вернулось тело:
Что стоит только сон мучительный стряхнуть —
И можно встать, зевнуть и потянуться смело,
К окошку подойти и створки распахнуть.
В халатике цветном и шлёпках полустёртых
Возиться у плиты и, убавляя газ,
Бегущее тепло угадывать в аортах,
В мизинце розовом, отогнутом сейчас...
Но утро настаёт, и верить всё труднее,
Мучительнее сон, исчерпан список тем,
Проснулась — и душа не расстаётся с нею,
А тело отнято и съёжилось совсем.
Здесь выдержана боль настоем многолетним,
Приземиста постель, протяжна тишина,
Здесь два десятка лет всё кажется последним
Косой вечерний луч, скользящий из окна.
Каких ей ждать вестей? Вот комната пустая.
С ней только мать одна — ни мужа, ни детей.
А Он глядит с небес, и боли сострадая,
Из нелюбви к себе не помогает ей.
24 мая 1971
ПОХОРОНЫI
Старуха лежит неестественно прямо,
По самые уши бела.
Она умирала давно и упрямо —
И вот, наконец, умерла.
И вот на Литовской, у Педиатрички,
Сошлась негустая родня —
Какие-то
Зачем-то позвали меня.
Затем ведь, наверно, меня и позвали,
Чтоб вынести ящик гуртом,
И чтобы скамейки не так пустовали
В печальном автобусе том.
На Северном кладбище, у Левашова,
Где ямы накопаны впрок,
Запомнились лужи, и лёд, и большого
Апрельского ветра глоток...
II
А этот ящик деревянный,
Продолговатый, шестигранный
Покрыт мастикой для полов,
И ручки около углов.
Его волочат двое дюжих
Могильщиков, по икры в лужах,
И третий, было, подошёл,
Да груз, как видно, не тяжёл.
Из ямы вынуты верёвки.
Лопатами, не без сноровки,
Закопана, исчезла ты.
На холмик сложены цветы.
Прощай, убогая старушка!
Уже затеяна пирушка.
Тебя легонько помянут —
И слёз на несколько минут...
22 мая 1971
* * *
От неустроенности, что ли
От неустроенности, что ли,
От неприкаянности ли,
Уходит жизнь без нашей воли —
Дорогу скатертью стели!
Кружим у смерти на приколе,
Сидим тихонько на мели,
Живем, от этой жалкой роли
Отговориться не смогли.
Я цепенею в самом деле
И чувствую: проходит час,
И день, и вот уже неделя,
К всё идет помимо нас,
И движется без всякой цели —
И, кажется, не в первый раз.
12 декабря 1971
* * *
Время с пете́ль сорвалось.
На два пуховых сугроба
Утро в постель пролилось
Зябкое, точно хвороба.
Солнцу неважно спалось.
Меркнут трапеции, чтобы
Парой настенных полос
Вновь появиться для пробы.
Тайна, печаль и вина —
Тонкая, как седина
Ночи алмазная сутра —
Выветрилась, не видна.
Милая, как ты бледна!
Что тебе снилось под утро?
15 декабря 1971
* * *
Июнь, входящий в комнаты без стука,
Овидиева древняя наука...
Нет, я не пасынок на той земле,
Где Пастернак — Овидий в феврале.
Киприда! Перевёрнута страница.
Смотри, твоя молоденькая жрица