Кинокава
Шрифт:
Примерно в то же время они получили весть о том, что у Ханы случился инсульт. При одобрении сыновей Фумио тут же бросилась к матери. Однако положение оказалось не критическим, и через десять дней она вернулась домой. Позднее Фумио призналась, что вид развалин, в которые превратился особняк Матани за десять послевоенных лет, поразил ее в самое сердце. Оставаться в My соте было выше ее сил, вот она и поспешила обратно. Три года тому назад, после смерти красавицы жены, Сэйитиро уволился из банка и теперь жил с Ханой и Оити. Похоже, этот шестидесятилетний старик оставил работу в бесплодных попытках поддержать
– У меня возникло такое чувство, будто я оказалась лицом к лицу с призраком старого особняка, – вздохнула Фумио.
Ханако слушала мать, раздумывая о том, как, должно быть, больно смотреть на руины дома, в котором ты вырос.
Когда у Ханы случился второй удар, Утаэ и Томокадзу известили Фумио, что на этот раз положение действительно серьезное. Денег на то, чтобы купить два билета, не хватило, и Фумио отказалась от поездки.
– Я уже ездила. Теперь твоя очередь, Ханако.
– Хорошо, мама. Я скопила достаточно денег.
На дворе было лето, самое жаркое за последние десять лет, и городские тротуары плавились под раскаленным полуденным солнцем. Ханако получила возможность сбежать из этого невыносимого пекла благодаря тяжелой болезни бабушки. Благодаря… Какая ирония судьбы!
Ханако покидала столицу со смешанными чувствами. С одной стороны, ей становилось грустно от мысли о скорой смерти бабушки, с другой – она радовалась возвращению на свою малую родину. Полуночный поезд довез ее до Осаки, где она пересела на железнодорожную ветку до Вакаямы и в полдень следующего дня уже шла по узкой проселочной дороге, ведущей в Мусоту.
После капитуляции Японии в Токио выросло множество современных зданий, город преображался день ото дня. Но Мусота почти не изменилась с тех времен, когда Ханако искала здесь убежище. Воды речки Ю, притока Кинокавы, как всегда, весело журчали, пробегая по полям и наполняя каналы, проложенные, по предложению Кэйсаку, для того, чтобы предотвратить наводнения. В Вакаяме стояла такая же жара. Ханако шла, низко склонив голову, солнце нещадно палило в шею. Температура поднялась настолько, что вода в запрудах, казалось, вот-вот закипит. Но Ю была чиста и свежа. Ханако остановилась и опустила руку в ледяную, словно талый снег, воду. «Интересно, почему эта речка, вытекающая из дамбы Ивадэ, получила название, означающее «кипяток»?» – думала Ханако. По пути она встретила вола с корзинкой на носу, но юного пастуха не узнала. В конце концов, даже детям, родившимся в 1945-м, уже было по тринадцать лет. Ханако вспомнила прошедшие после возвращения в Токио годы. Как быстро время летит! Бабушку она с тех самых пор не видела.
Древние деревянные ворота особняка Матани были плотно закрыты. Ханако нажала на боковую калитку, и та легко поддалась. Высоким ростом Ханако пошла в мать и бабушку, ей понадобилось наклониться, чтобы пройти внутрь. Подняв голову, девушка увидела море зеленого цвета – казалось, хурма вышла поприветствовать ее к самым воротам и освежила гостью своей богатой, просвечивающей на солнце листвой.
Жара вымотала Ханако, но она вмиг обрела силы, стоило ей ступить на родную землю, пробежала по двору и несмело вошла в дом.
– Есть тут кто-нибудь? Это я, Ханако! – громко позвала она и прислушалась. Внутри явно кто-то был. – Войти
– О, да это же Ханако! – всплеснула руками Утаэ, отодвинув фусума, и тут же спросила: – А где же твоя мама? Разве она не приехала с тобой?
– Нет, не приехала. Мама осталась дома.
– Всегда она такая! В прошлый раз мы не знали, что и подумать, так внезапно она укатила.
– Как бабуля?
Утаэ помрачнела и передала Ханако слова врача. Правая сторона тела Ханы полностью парализована. Доктор посоветовал ей отдыхать, больше он ничего для нее сделать не может. Старушка теперь даже день от ночи отличить не в состоянии.
Мать говорила, что особняк пришел в полный упадок… В комнатах царил полумрак, однако Ханако заметила, что татами совсем новые, да и весь дом преобразился, как если бы совсем недавно у хозяев вдруг появились деньги и они не жалели их на внутреннее убранство. После первого инсульта, случившегося год назад, Хана поняла, что конец близок, и начала продавать антиквару вещи из хранилища. Знала об этом только Оити. Хана сделала ремонт и даже заказала новые дзабутоны для гостей.
Ханако наткнулась на Оити в коридоре.
– Как хорошо, что вы приехали! Госпожа хозяйка постоянно о вас спрашивает. Вот она обрадуется!
Оити была лет на десять моложе Ханы, но и ей уже исполнилось семьдесят. Старушка стояла, наклонившись вперед, словно ей не хватало воздуху.
– Ничего, если я войду без предупреждения? Поговорить с ней можно?
– О да, конечно. Поболтать она любит. Давайте я провожу вас.
Две женщины вошли в комнату Ханы, расположенную в конце коридора. Бывшую гостиную переделали под спальню. Несмотря на то что на улице стояла нестерпимая жара, фу сума и сёдзи были плотно закрыты. В нос резко ударил запах больницы, хотя дезинфицирующими средствами здесь не пользовались. Крохотная лампочка отбрасывала тусклый призрачный свет. Хана лежала на боку в центре комнаты, такой темной, что невозможно было разобрать, чистые ли под ней простыни. При виде маленького сморщенного личика Ханако вспомнила мумии из музея и застыла на мгновение.
– Госпожа хозяйка, Ханако из Токио приехала, – объявила Оити.
– О? Она правда здесь? – проговорила Хана, не повернув головы.
Ханако боялась, что бабушка, как и Утаэ, спросит, почему не приехала ее мать, но эти опасения не оправдались.
– Это ты… Как мило, что ты меня навестила! – только и сказала Хана внучке, опустившейся рядом с ней на колени. – Сколько тебе, Ханако? Двадцать семь? – Взгляд рассеянный, блуждающий. – Сама ты себе мужа вряд ли найдешь. Твоя мать свято верит в то, что вышла замуж по любви, но на самом деле она попала в ловушку, расставленную для нее взрослыми. Не дело женщине заниматься карьерой и жить без мужа.
– Но я вовсе не против брака.
– Твоей матери тоже было двадцать семь, когда она родила тебя. Вся издергалась, бедняжка, даже перед медсестрами в больнице не смогла сохранить лицо. А как она кричала, как кричала, рожая такую кроху! Вот вам и заносчивые речи о свободе, и нападки на феодальные порядки. Пустое все это, одни слова. Когда она заходилась криком в родовых схватках, я поняла, что ей ни за что не сравниться с женщинами прошлого, которые стоически переносили боль. Смешно, право же!