Киноповести
Шрифт:
— Заочница.— Егор потянулся, взял фотографию.— Позвольте.— И сам засмотрелся на милое русское простое лицо.— Байкалова Любовь Федоровна. Какая доверчивость на лице, а! Это удивительно. Да? На работницу сберкассы похожа.
— И что она пишет?
— Пишет, что беду мою всю понимает... Но, говорит, не понимаю: как ты додумался в тюрьму угодить? Хорошие письма. Покой какой-то от них... Муж был пьянчуга — выгнала. А на людей все равно не обозлилась.
— А ты понимаешь, на что ты идешь?— негромко и серьезно спросил начальник.
— Понимаю,— тоже негромко сказал Егор. И спрятал фотографию.
— Во-первых, оденься
Егор мельком оглядел себя, усмехнулся.
— Так надо было по роли. А потом уже некогда было переодеваться. Не успел.
— Артисты...— только и сказал начальник. И засмеялся. Он был не злой человек, и его так и не перестали изумлять люди, изобретательность которых не знает пределов.
И вот она — воля!
Это значит — захлопнулась за Егором дверь, и он очутился на улице небольшого поселка. Он вздохнул всей грудью весеннего воздуха, зажмурился и покрутил головой... Прошел немного и прислонился к забору. Мимо шла какая-то старушка с сумочкой, остановилась...
— Вам плохо?
— Мне хорошо, мать,— сказал Егор.— Хорошо, что я весной сел. Надо всегда весной садиться.
— Куда садиться?— не поняла старушка.
— В тюрьму.
Старушка только теперь сообразила, с кем говорит. Опасливо отстранилась и посеменила дальше. Глянула еще на забор, мимо которого шла... Опять оглянулась на Егора.
А Егор поднял руку навстречу «Волге». «Волга» остановилась. Егор стал договариваться с шофером куда-то ехать. Шофер сперва не соглашался, Егор достал из кармана пачку денег, показал... и пошел садиться.
Он сел рядом с шофером.
В это время к ним подошла та старушка, которая проявила участие к Егору. Не поленилась перейти улицу.
— Я прошу извинить меня,— заговорила она, склоняясь к Егору.— А почему именно весной?
— Садиться-то? Так весной сядешь — весной и выйдешь. Воля и весна! Чего еще человеку надо?— Егор засмеялся старушке и продекламировал: — «Май мой синий! Июнь голубой!»
— Вон как!..— Старушка изумилась. Выпрямилась и глядела на Егора, как глядят в городе на коня — туда же, по улице идет, где машины. У старушки было свежее печеное личико и ясные глаза. Она, сама того не ведая, доставила Егору приятнейшую минуту, дорогую минуту.
«Волга» поехала.
Старушка еще некоторое время смотрела вслед ей. И сказала:
— Скажите... Поэт нашелся. Фет.
А Егор весь отдался движению... Кончился поселок, выехали на простор.
— Нет ли у тебя какой музыки?— спросил Егор. Шофер, молодой парень, достал одной рукой из-за себя транзисторный магнитофон.
— Включи. Крайняя клавиша...
Егор включил какую-то славную музыку... Откинулся головой на сиденье, закрыл глаза. Долго он ждал такого часа. Заждался...
— Рад?— спросил шофер.
— Рад?— очнулся Егор.— Рад...— Он точно на вкус попробовал это словцо.— Видишь ли, малыш, если бы я жил три жизни, я бы одну просидел в тюрьме, другую — отдал тебе, а третью прожил бы сам —
Шофер пожал плечами. Ничего не сказал.
— Э-э, тухлое твое дело, сынок,— не умеешь: кислую фигуру изобразил.
— А чего радоваться-то?
Егор вдруг стал серьезным. Задумался. У него это тоже было — вдруг ни с того ни с сего задумается.
— А?— спросил Егор машинально.
— Чего, мол, шибко радоваться-то?— Шофер был парень трезвый и занудливый.
— Ну, это я, брат, не знаю — чего радоваться,— заговорил Егор, с неохотой возвращаясь из своего далекого далека — из своих каких-то мыслей.— Умеешь — радуйся, не умеешь — сиди так. Тут не спрашивают. Стихи, например, любишь?
Тусклый парень опять неопределенно пожал плечами.
— Вот видишь,— с сожалением сказал Егор,— а ты радоваться собрался.
— Я и не собирался радоваться.
— Стихи надо любить,— решительно закруглил Егор этот вялый разговор.— Слушай, какие стихи бывают.— И Егор прочитал — с пропуском, правда, потому что подзабыл,— стихи:
«...В снежную выбельЗамешалась звенящая жуть.Здравствуй ты, моя черная гибель,Я навстречу тебе выхожу.Город, город! Ты в схватке жестокойОкрестил нас как падаль и мразь.Стынет поле в тоске...» — какой-то...Тут подзабыл малость...
«...Телеграфными столбами давясь...»Тут опять забыл, дальше:
«...Ну, так что ж? Ведь нам не впервыеИ расшатываться и пропадать.Пусть для сердца тягуче колко,...Это песня звериных прав!.....Так охотники травят волка,Зажимая в тиски облав.Зверь припал... и из пасмурных недрКто-то спустит сейчас курки...Вдруг прыжок... и двуногого недругаРаздирают на части клыки.О, привет тебе, зверь мой любимый!Ты не даром даешься ножу.Как и ты — я, отвсюду гонимый,Средь железных врагов прохожу.Как и ты — я всегда наготове,И хоть слышу победный рожок,Но отпробует вражеской кровиМой последний, смертельный прыжок.И пускай я на рыхлую выбельУпаду и зароюсь в снегу...Все же песню отмщенья за гибельПропоют мне на том берегу».