Киноварь
Шрифт:
– Каком же? — казалось, Томаш удивился такому быстрому согласию. Эта девушка долго пудрила ему мозги и открыто давала понять, что она его терпеть не может.
– Ты перестанешь бить, обзывать, задирать и оскорблять моего брата. Перестанешь вообще когда-либо с ним разговаривать и провоцировать, — твёрдо произнесла Ванда и облегченно вздохнула.
Кравчик отбросил сигарету и встал, задумчиво доставая из кармана жвачку, чтобы перебить характерный запах.
– Какая банальщина, — цокнул он.
– Тебе ведь не сложно.
Томаш хотел было сказать нечто обидное и колкое
***
У Пьетро были такие глаза, когда Томаш подошёл к ней на одной из перемен и обнял, поцеловав в щеку. Ванда думала, что класс просто полыхнёт пламенем и все они сгорят словно спички от этого взгляда. У него был такой потрясённый вид, что девушка ощутила укол совести и чуть ли не заплакала, кидаясь ему на шею.
Она знала, что Пьетро мог, не спрашивая, просто ударить подошедшего к ней парня, но тогда он был так шокирован тем, что это оказался его враг, что просто остался стоять посреди класса, глупо моргая.
Ванда дико обрадовалась, что Томаш тогда ничего не сказал, он даже не кинул на Пьетро победоносного взгляда, лишь усмехнулся уголком губ. Весь день потом девчонки сплетничали и расспрашивали её что да как и что вообще происходит. Томаш улыбался и прижимал к себе Ванду сильнее, отчего у неё едва не начался нервный тик. Она так и не смогла в тот день поговорить с братом, он обиделся и отпросился из школы, сославшись на недомогание. Ванда чувствовала себя последней сукой.
Пьетро был тогда таким одиноким, таким брошенным и растерянным, что девушка места себе не находила. Ей хотелось обнять его, попросить прощения и всё объяснить. Но прекрасно знала, что брат взбунтуется и скажет, что ему не нужна такого рода помощь. Что он лучше будет калекой, чем позволит сестре встречаться с каким-то уродом.
Ванде удалось перед отбоем пробраться в комнату мальчиков, заметив, что все они сидят у телевизора и смотрят футбольный матч, а Пьетро отсутствовал. Она увидела, что брат лежит на своей кровати, отвернувшись лицом к стене и накрывшись одеялом. Помедлив, она присела на соседнюю кровать, но не знала, что и сказать.
Томаш был ей невыносимо противен. От его прикосновений всё внутри сжималось от негодования, тогда как от прикосновений брата хотелось прыгать и кричать от радости. Томаш был нежен, но его нежность ни в какую не могла сравниться с тем, что дарил ей Пьетро. Брат был главным мужчиной её жизни, и этого никто не мог изменить.
– Я всё конечно понимаю, но почему из тридцати мальчиков нашего приюта ты выбрала именно того, с кем я не в ладах?
Ванда вздрогнула, услышав полный обиды голос, и вздохнула. Она положила свою руку на плечо
– Я… не знаю.
– Он же придурок.
– Это да.
– Тогда почему?
Пьетро резко развернулся, и Ванда отпрянула от неожиданности. Глаза у него были красные, он кажется плакал. Ванда пораженно заморгала: сколько она знала Пьетро, да всю жизнь, он никогда не плакал, по крайне мере, при ней. Сердце в ужасе защемило.
– Я… — слова застряли в горле, и Ванда всхлипнула, вдруг падая на колени рядом с кроватью Пьетро и утыкаясь лицом ему в руки.
Брат растерянно погладил её по голове и прилёг так, что их глаза были на одном уровне.
– Ну и что ты рыдаешь? — и сколько боли и холода в голосе. Словно это говорил чужой человек, а не брат-близнец, вторая половинка, родное существо и любовь всей жизни.
– Прости меня, пожалуйста.
Пьетро молчал, продолжая зарываться пальцами в её мягкие волосы, и его молчание убивало Ванду изнутри. И что было лучше: терпеть ненавистного Томаша ради того, чтобы брата больше не избивали и не мучали и знать, что он на тебя смертельно обижен, или быть рядом с Пьетро, когда его в очередной раз бы увезли в больницу с переломами? Для Ванды ответ был очевиден.
– Если он тебе нравится — встречайся, — голос Пьетро был ледяным, но предательски дрожал. Он вновь отвернулся к стене, не желая видеть и слышать плачущую от раскаяния сестру, и Ванда жалобно заскулила.
– Ты обиделся? — зачем она спрашивает, ответ ясен. Пьетро молчал.
Ванда всхлипнула и вытерла слёзы, тяжко вздыхая. Ей хотелось крикнуть ему, что это всё только ради него, чтобы он понял, чем именно она жертвует, но сам процесс жертвоприношения показался ей таким нелепым, что она лишь поджала губу и встала с колен.
– Ты правильно сказала тогда, что у каждого из нас будет семья и мы никогда не сможем быть вместе. То, что между нами происходит — это неправильно…
Девушка зябко поёжилась:
– Мы это обсуждали с тобой. Нам нет никакого дела до того, что думают другие люди. Ты говорил, что тебе плевать на мнение общественности. Говорил, что мы всегда будем вместе несмотря ни на что…
– Ты сама всё разрушила, связавшись с этим козлом.
Ванда задохнулась. Она прекрасно знала, как Пьетро ревнив, как бывает одержим идеей немедленно расправиться с тем, кто на неё просто не так взглянул, потому что считал, что каждый стремится заглянуть ей под юбку.
– Я бы убил его, я и хочу это сделать, но кажется, ты и сама не против, когда он тебя… касается, — выпалил Пьетро, накрываясь одеялом с головой. Ванде показалось, что его спина содрогнулась, и не смогла сдержать слёз, стремглав выбежав из комнаты мальчиков. Как можно объяснить брату, что это всё ради него? Он же не поймёт.
***
Томаш что-то увлечённо ей рассказывал, а Ванда буравила взглядом спину сидящего впереди Пьетро и мысленно приказывала ему простить её, дуру. Математичка что-то бурчала, мел противно скрипел на доске, в классе стоял мерный гул. Ванда сосредоточенно грызла карандаш, надеясь, что Томаш наконец-то заткнётся и уберет свою потную ладошку с её коленки.