Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8
Шрифт:
В самолете и во время посадок для дозаправки они держались рядом, в стороне от охраны, и старались придумать аргументы для наркома в пользу логической необходимости для страны иметь такую бомбу. Будто их выверенные и убедительные речи могли достичь ушей вождя.
Они не знали, что вождь сам вспомнил о бомбе. Еще неделю назад в разговоре с новым наркомом совсем о другом.
– Ну как у нас дела в Полярном институте? – спросил он. – Что-то там тянут с испытаниями. Надо поторопить товарищей.
Больше о бомбе тогда не говорилось,
Ежов заставил их просидеть около часа в приемной, которая кипела деятельностью – словно Ежов руководил революцией, – мимо пробегали, пролетали фельдъегери, адъютанты, незаметные люди в штатском и вельможи в полувоенных френчах. Среди них почти не было знакомых Алмазова, хоть он и провел половину своей жизни – в революции – в ЧК и знал там сотни людей. А если и попадался знакомый, он предпочитал не узнавать Алмазова, потому что не знал, зачем тот вызван к наркому.
Ежов оказался хрупким, голубоглазым, моложавым человеком. Он не поднялся из-за огромного стола, и Шавло догадался, что Ежов не любит стоять рядом с высокими людьми.
Ежов был вежлив. Не на допросах он всегда был вежлив.
Алмазов хотел было доложить об обстановке на объекте, но Ежов не стал его слушать. Тихим монотонным голосом он объяснил посетителям, что они сорвали дело, порученное им партией, дело, в которое народ вложил громадные силы, а страна – средства. Бомба, завершение работ над которой было обещано уже в этом году, наверняка не готова, и надо разобраться, вредительство это или просто головотяпство.
Маленький голубоглазый нарком сделал паузу, и Шавло хотел было начать оправдываться – широко открытые задумчивые глаза Ежова как будто просили его: ну оправдывайся, объясни, не обижай меня. Но, почувствовав это желание, Ежов тут же продолжил речь, и слова застряли у Мати в глотке. Ежов без бумажки – у него была отличная память – сообщил, сколько миллионов рублей стоили четыре года работы, сколько тысяч человек строили и погибали там, сколько оборудования и сырья потребовалось… и все без отдачи?
А Алмазов молчал. Он лучше Мати знал о нраве и манерах Ежова. Он надеялся, что эта речь сама по себе положительный признак. Если бы Ежов захотел их арестовать, он избрал бы более эффективный способ, чем чтение длинного обвинительного заключения. Но понимание этого лишь усиливало его ненависть к Шавло, который и на самом деле – в этом Алмазов был полностью солидарен с наркомом – тянет резину, убеждая в трудностях там, где их, наверное, и нет. И не исключено – и Алмазов в последние месяцы все более подозревал Шавло, – вся история с бомбой – выдумка, чтобы спастись от суда, и никакой бомбы не будет.
Неожиданно Ежов оборвал монолог и обратился к Шавло:
– Скажите мне, почему срываются работы? Вы не видите в этом саботажа руководства
И вдруг Ежов весело, по-мальчишески улыбнулся.
«Этот идиот сейчас меня продаст, чтобы спасти свою бомбу, – думал Алмазов. – Он не понимает, что если я пойду на дно, то только с ним. И когда Ежов обратится с таким же вопросом ко мне, на первом же допросе я расскажу о тебе все, фашистский выкормыш!»
– Все, что вы сказали, товарищ нарком, – вальяжно загудел Матя, словно и не был смертельно перепуган всем этим спектаклем, – лишь доказывает, насколько серьезно и успешно идут наши работы.
Он замолчал, и Ежов в удивлении уставился на него, потеряв инициативу в разговоре и не совсем понимая, что же хотел сказать этот усатый фат в потертом костюме.
– Мы не намерены пускать партии и правительству пыль в глаза, изобретая еще одну обыкновенную большую бомбу. Вы понимаете?
Ежов послушно кивнул.
– Мы делаем бомбу, в сравнении с которой все бомбы мира не более чем детская игрушка, мы делаем бомбу, которая разнесла к чертовой матери Содом и Гоморру. Мы намерены с ее помощью перевернуть всю историю Земли. И все укоры, которые вы здесь обратили в наш адрес, лишь подтверждают мою правоту.
– Как? – спросил нарком.
– Потому что времена одиноких Давидов с их камешками прошли. Великое дело требует великих усилий.
Это была лучшая речь Матвея Шавло – цитаты из нее достойны были бы украсить его нобелевскую речь.
Матя глубоко вздохнул, и Ежов после недолгой паузы обратился к Алмазову.
– А вы что скажете, Ян Янович? – спросил он.
– Я тут был у вас два месяца назад, – сказал Алмазов. – И оставил список крайне необходимых для строительства материалов и специалистов. Мы, к сожалению, срываем все сроки, установленные партией и правительством, и надежда – только на вас. Простите, но я должен сказать, что прежнее руководство НКВД не смогло осознать масштабы стоящих перед нами задач и мы существовали на голодном пайке.
– И это вы называете голодным пайком?
Ежов ловким и уверенным движением кадровика раскрыл зеленую папку, и Алмазов увидел собственный запрос, оставленный два месяца назад. В списке некоторые строчки были вычеркнуты, другие обведены, на полях стояли галочки и вопросительные знаки.
Увидев этот список, Алмазов понял, что спасен. Если нарком намерен обсуждать с тобой вопросы снабжения, значит, он оставляет твою голову на месте.
Они провели у Ежова еще полчаса, отстаивая свои требования и просьбы, кое-что Ежов был готов решить, кое-что велел согласовать с Вревским. Шавло надеялся провести хоть денек в Москве. Но когда они вышли от Ежова, к нему подошел печального вида майор госбезопасности и сказал: