Кисельные берега
Шрифт:
– В чём же ты замарал свой левый сапог, Бао? Не в том ли, что заманывал чужестранных купцов в дальние земли великими посулами да грабил опосля?
Синьбао, наконец, повернул голову к своему пассажиру и посмотрел впервые за всё время разговора на него прямо, в лицо:
– Вот о чём печаль твоя, страж… - он покачал головой. – Так ты забудь её, я не по той части. Всё, о чём с твоим хозяином договорено, всё честно, - побуравив Медведя тяжёлым взглядом, капитан вновь отвернулся в сторону города. – Здесь другое.
Он помолчал немного, потом всё же выдавил из себя:
– Мог я спасти одну из тех несчастных, что Шахрияру предназначалась, но… отпустил на волю судьбы, не озаботился.
– Отчего же?
– Представь себе, воин, что есть у тебя мечта всей жизни… Есть у тебя мечта?
– Ну… положим, что…
– Накопил ты на неё звонкого серебра всеми правдами и неправдами, долгими годами и рискованными сделками со своей совестью и мутными дельцами. И что ж – выложишь всё одномоментно ради впервые встреченной девки?
Медведь вздохнул: его мечта не требовала серебра. Поэтому, наверное, ему трудно было поставить себя на место собеседника. Но всё же посочувствовал:
– Пожалуй… На подобное мало кто отважится.
– Никто! – отрезал Синьбао. – На подобное никто не отважится!
– Коли ты в этом так уверен, что же гложет тебя? Живи спокойно, капитан! Стряхни с сапога своего грязь – к убеждённым в праве своём она не липнет.
Капитан согласно кивнул. Но тут же нахмурился и выпрямился, скрестив руки на груди:
– И всё ж таки… Как подумаю о судьбе её… Да как на проклятый город этот посмотрю… На дворец этот чёртов беломраморный – зло берёт! Забавная она была. Да и привязался к ней за время пути – чего уж… Пока вёз из Цзудухэ с этими шакалами-купцами - чтоб им сгореть вместе с гнилым шёлком, которым они торгуют, собаки!
– Из Цзудухэ?
– Да, не так давно… Челядинка твоего хозяина. Повязали, небось, на улице да продали заезжим агарянам. Так и было. А уж она такого понасочиняла – на целое плавание сказок хватило! Давно уж никто меня так не развлекал в пути, с тех самых пор, как…
– Челядинка, говоришь? Ты о ком? У нас никто из обслуги в Цзудухэ не…
Медведь осёкся и замер посреди недоговоренной фразы.
– Как её звали? – поинтересовался настороженно.
– Себя она называла Кирой, кажется.
Медведь задумался:
– Ну, конечно… - он с усилием потёр ладонью шею. – Её похитили в тот вечер, на поляне… А в Цзудухэ привезли продавать. Бедная девушка, - он покачал головой, - что ей пришлось пережить!.. Но ты уверен, что она у Шахрияра? Может, её продали в другой гарем? Или, вообще, в работы?
– Уверен, - обиделся Синьбао. – Её хозяин только о том и грезил, чтобы сбыть её по сходной цене, быстро и без хлопот. Это как раз о гареме Шахрияра – его бездонную яму нынче не наполнить… И потом… Я разве
Медведь поднял на капитана хмурый взор:
– И ты передал?
– А зачем? – в бесстрастном лице Синьбао не дрогнул ни один мускул. – Из застенок Шахриярова гарема выдачи нет, выкупить пленницу невозможно. Оттуда на волю только один путь – через плаху…
– Тебя просили, - проговорил Медведь холодно, - сообщить. А не решать за Порфирия Никанорыча что для него возможно, а что нет.
В повисшем между собеседниками напряжении вдруг распахнулась, протяжно скрипнув, дверца каюты, и сам помянутый негоциант явился в проёме, широко расставив ноги в зелёных сафьяновых сапогах и выпятив сытое, опосля ужина, обтянутое шёлком рубахи пузо. Он поковырял мизинцем в зубах и, улыбаясь своим благостным мыслям об удачно складывающемся вояже, степенно направился к борту.
– Чуешь ли, Порфирий Никанорыч, - окликнул купца его охранник, - что за удивительные известия решился сообщить нам наш достойный капитан?
– М-м-м? – отозвался спонсор египетской экспедиции, любуясь догорающим закатом.
– Оказывается, капитан знаком с нашей Кирой. И даже знает, где она сейчас находится. И что находится в страшной опасности. И даже нёс нам от неё большой привет и слёзную мольбу о помощи, но… - Медведь медленно поднялся с бухты каната и поправил засапожный нож. – Но не донёс…
– Ахти! – удивился купец, вскинув брови. – Что ж сталось с этой горемыкой непутёвой? Вечно у неё не слава богу: то в старуху заколдуют, то ладони сожжёт до волдырей, то вот – потерялась незнамо куда! Или… - он покосился на капитана, - или уже знамо?
– Видишь, Никанорыч, - Медведь повёл рукой на темнеющий берег, - этот чудный город? Здесь в застенках жестокосердного султана томится бедная девица в ожидании бесчестья и смерти неминучей.
– Пресвятая Богородица! – ужаснулся купец. – Вот уж попала, так попала девка… К Шахриярке либо? – обернулся он к Синьбао.
Тот кивнул.
– Нуууу… Попала и пропала болезная! – махнул рукой Никанорыч, вздохнул досадливо, плюнул и, подбоченясь, уставился на бездвижные паруса. – Долго, что ль, мы тут киснуть будем? Ветер-то когда намечается, уважаемый?
Уважаемый посмотрел на быстро гаснущее небо.
– Думаю, к утру должон потянуть береговой. Стронемся помаленьку.
Купец насупился:
– Береговой… А настоящий когда ждать? С такими задержками мы и до морковкина заговенья не обернёмся. Что ж мне зимовать в чужедальних землях прикажешь? Ну уж нет, не уговаривай, я не могу. У меня дочки дома одне. Надобно до ледостава домой возвернуться.