Кисельные берега
Шрифт:
– Послушай! – Медведь так резко остановился, что волочащаяся позади болтливая сопровождающая врезалась в его меховой зад. – Мне больше нравилось, когда ты была немой, девица. Тогда ты вызывала сочувствие и давала возможность заблуждаться относительно твоих душевных качеств.
– Вона как… - удивилась подобной отповеди девица и… промолчала, хотя насмешливые слова сами рвались с языка.
Она, конечно, могла бы ответить – ну ещё бы! Но… с чем она тогда останется в этом чёртовом лесу? Наедине со своим сарказмом? Недавний опыт научил её держать
Надо, надо о чём-то говорить! Непременно! Надо умаслить эту зверюгу, чтоб не сбежала! О чём же? А!
– Прости, - пропыхтела она через некоторое время, поспешая за Медведем и путаясь длинной юбкой в траве, - это я пыталась пошутить. Чтоб обстановку разрядить… Но, видно, достигла обратного эффекта…
Медведь не ответил.
– Мне, правда, хочется узнать… - она споткнулась, - каким образом ты можешь расколдоваться… Вдруг я чем-то могу быть полезна в этом непростом деле, а?
– Вот это уж вряд ли, - отозвался зверь не оборачиваясь. – Ты точно не можешь… А противоядие, девица, классическое. Могла бы и сама догадаться…
– Да? Ну я как бы… не сильна, знаешь ли… в расколдущенских заклятиях…
– Поцелуй истинной любви.
– О! Ну конечно!
– хлопнула себя по лбу Кира и сбилась с ритма суетливого поспешания за впередиидущим. Пришлось подхватывать юбки и догонять. – Действительно, могла бы догадаться! И… где же ты намерен эту истинную любовь искать? В смысле… среди людей или… зверей? То есть – прости-прости-прости! – я хотела сказать: почему ты так решительно отвергаешь мою помощь? А я могу помочь! Хочешь поцелую тебя?
Медведь остановился и сел. Кира вновь неуклюже в него впечаталась. Отплевавшись от шерсти и восстановив равновесие, попыталась заглянуть зверю в глаза: в них она не увидела ни обиды, ни раздражения… Может, только немного спокойной снисходительности…
– Ты любишь меня всем сердцем? – спросил он.
– Я? – растерялась Кира. – В смысле?
– Ты считаешь, волшебство сработает, потому что ты любишь меня всем сердцем?
– А… это обязательно?
– Это обязательно, - устало подтвердил Медведь. – Госпожа фея сказала: поцелуй истинной любви. Не думаю, что это можно трактовать как-то двояко. Кроме того… - он замялся, - ты предлагаешь поцеловать плюшевого зверя, девица, забывая, должно быть, при этом, что на самом деле я человек. И мужчина.
– И? – захлопала глазами девица.
– Что непонятного? Ты предлагаешь поцеловать мужчину, который не является тебе ни мужем, ни даже женихом?
Кира издала невнятный звук и резко нагнулась, принявшись сосредоточенно отдирать колючки с подола.
– Ты, видно, в своём благородном порыве, желая помочь, забылась, и мой долг, как благородного… человека… соблюсти твою честь.
– Ёжки-матрёшки, - пробубнила греховодница себе в подол. – С ума сойти…
– Что? – переспросил Медведь.
Кира выпрямилась с красным от сдерживаемого смеха лицом.
– Первый раз, говорю, встречаю медве… мужчину, который стремится соблюсти мою честь! Обычно эти кобели всегда стремились к прямо противоположному…
– Кто?
– Кобели, сеньор Дон Кихот! Кто же ещё? Все мужики кобели – разве ты не в курсе? А должен, по идее, быть, господин ночной
– Все? С чего ты всё это взяла?
– С чего? С того! Знаю просто – и всё!
Медведь хмыкнул, медленно встал и отряхнулся, обдав буйную девку облаком пыли и лесной шелухи. Она зажмурилась и чихнула.
– Ты, как я погляжу, - сказал заколдованный стражник спокойно, - много всего «просто знаешь» девица. С такими знаниями вполне можно путешествовать в одиночку.
Кира разозлилась:
– Чёртов дурак! Ну и катись! Не очень-то и хотелось в компанию к зануде!
Медведь отвернулся от неё и вальяжно покосолапил своей дорогой. Прежде, чем скрыться за поворотом тропинки, он обернулся:
– И ещё, - буркнул он на прощание, - прошу сердечно, сделай единственное исключение из своего огульного списка и вычеркни оттуда хотя бы меня. Я – не кобель. Я Медведь. Это разные вещи…
Глава 22
Увидел яму ловчую в лесу.
Подумал, что могилой
Может стать она не только барсуку…
Там же.
Семья сидела за столом: хозяин – плюгавый мужичонка с хищным взором маленьких, запавших глаз; его измождённая жена с навечно застывшим в испуге лицом; и семеро дочерей – мал-мала-меньше.
Над пустыми деревянными плошками царило похоронное молчание. Только самая младшая – худенькая, анемичная, с так и непрорезавшимися из-за давнего голода молочными зубами – всё ещё гоняла по своей посудине маленький вертлявый боб. Остальные давно расправились со скудной трапезой и только ждали позволения главы семейства встать из-за стола.
– Жан, - прошелестела хозяйка, с трудом преодолевая священный ужас, внушаемый ей супругом, - дети голодны. Мы уже месяц не видели мяса… Доедаем последние бобы и брюкву…
– Брюкву-хрюкву-клюкву… - задумчиво пробурчал супруг. – Парадюкву…
– Жан… - ещё тише прошептала женщина. – Что же нам делать?
– Что делать? – внезапно взвился и заорал мужик. – Что тебе, ведьме, делать? – он схватил свою плошку и с яростного замаха швырнул ею в жену – та успела привычно угнуться, закрывшись руками. Дети сжались на своих лавках, стараясь стать невидимыми. – Это ты у меня спрашиваешь – что делать?! Спасай выродков своих, курва!! Вон – две ноги у тебя и две руки – на что столько? Пожертвуй одной-то на похлёбку для этих дормоедов прожорливых! Ха-ха-ха! Га-га-га! – заржал он, откинувшись на деревянную спинку грубо сколоченного кресла. – Хотя… твои старые и жилистые грабли я б жрать не стал… Может, кого-нибудь из этих гусыней запечём? Вон их скока наплодила… На кой ляд? Пусть хоть ныне сгодятся! А? – и потянул к себе за косицу старшую, что ближе всего сидела. – Готова ты, девка, - он глумливо оскалился ей в лицо, - сослужить службишку родне? Избавить всех нас от лютой голодной смерти?..