Кисельные берега
Шрифт:
– Жесть! – согласилась девица. – Сочувствую тебе, бро… Как же это случилось?
Собеседник подумал, помялся, сомневаясь в необходимости ночных откровений с малознакомой беглой коровницей, и… видимо надумал. Видимо, беда его, утаиваемая ото всех и от каждого долгое время, требовала исповеди. Говорят, будто откровенный разговор может принести на краткий миг, в процессе, иллюзию облегчения…
В смятении он завозился на месте, рискуя разбудить Спальчика. Но тому – хоть бы хны, он и ухом не повёл. Ухом повёл Сырник, глянул на полуночников сонным глазом и снова уронил голову
Убедившись, что никого особо не обеспокоил, Медведь осторожно вытянул лапы, положил на них морду и заговорил вполголоса:
– Я служил десятником в дозоре ночной стражи города э-э-э… Впрочем, неважно какого города. Всё равно это далеко отсюда, на северо-восток… Чудесный город – краше его нет на всём белом свете! Я до сих пор люблю его, хоть и сделал он меня несчастным изгоем… Его белокаменные стены, мощёные дубовыми плашками улицы, расписные терема и просторные площади не имеют равных во всей северной земле! Его девы прекрасны, юноши статны и храбры, а какую капусту квасили в харчевне «Тридорожье»!.. Уж не знаю, по-прежнему ли она там так же хороша, как и…
Кира зевнула:
– Давай свернём слегка лирическое вступление, окей? Ближе к телу…
– Что? А… Да, конечно. Я постараюсь… Однажды в наш город прибыло торговое посольство с востока, из-за Сумеречных гор. Князя на тот момент не оказалось на месте, промышлял он в полюдье, пришлось послам задержаться. На беду.
– Почему на беду?
– У нашего посадника, - вздохнул Медведь, - мужа в общем-то разумного, сын имеется единственный – такой лихой, что оторви да выбрось. Всю-то молодость он кутил да бражничал, баламутствовал, девок обижал да мирян цеплял. Порой, бывало, цеплял весьма чувствительно – до смертоубийства доходило. А всё одно – сухим из воды выбирался. Батюшка завсегда подсуетится: кому подмажет, кого замаслит – оно и пронесло вдругорядь, а после и забылось…
И в тот злополучный день он с молодцами своими разудалую гульбу затеял на Пригорье. А как упились до нужного порядка да раззадорились на медовых дрожжах, так и понесло их по городу бесчинствовать. Нагрянули и в «Тридорожье», где посольство обреталось и столовалось. И давай в трактирном зале шуметь да молодеческой удалью похваляться: столы переломали, занавеси подпалили, гостей разогнали, хозяина – почтенного и уважаемого человека – до гола раздели, в перьях изваляли. Забавлялись так…
Но боле всего досталось тем иноземцам из-за Сумеречных гор: одному пятки подпалили, чтоб, падла, не гыркотел по-непонятному, а быстрее по-нашему учился; второму морду начистили; а третьего вовсе прибили невзначай. Сами того даже не заметили…
– Что ж, - прокомментировала Кира, скучая: долгие разглагольствования на темы, не касающиеся её персоны, быстро начинали тяготить, - веселуха и в самом деле пёрла… Ты там каким боком затесался?
– Я в ту ночь в дозоре был… - рассказчик судорожно сглотнул и перевёл дыхание – видно, воспоминая эти давались ему непросто. – Поздновато оказались с ребятами у «Тридорожья»… Гуляк, правда осадили, как смогли. Мужика того, что они поджаривали, отбили… и другого, с побитой мордой… Их к лекарю свезли. А утром – я с докладом к сотнику: так, мол, и так, дело пахнет керосином – всё ж таки послы, не хрен собачий. Он репу почесал, грамотку мою докладную за кушак заткнул – и к посаднику прямиком. А от него привёз мне распоряжение: заткнуться и забыть. Вроде как
– И ты заткнулся и забыл?
– А что мне было делать? – Медведь нервно облизнул нос. – Против лома переть? Поперёк сердца мне встал тот приказ, покой я потерял – совесть заедала, ведь осудят невиновных, а этот гусь опять будет в шоколаде… А тут князь воротился. И меня призвал. Честности потребовал. Мол, дошла до него народная молва, что совсем не так всё было, как посадник представить пытается. Возликовал я с дура ума – вот она, вишь, справедливость-то в лице князя явилась – и рассказал всё, отвёл душу! Только ничего не поменялось после того: осудили пару бродяг, с личностями которых послы вполне согласились, а посадникова сынка со товарищи отправили в воинский поход до сермягов - порастрясти удаль молодецкую. А как вернулись герои с добычей и славой, встречал их весь город с превеликими почестями…
– Ух ты! – рассеянно отозвалась слушательница. – Прикольно…
– А ко мне в стражницкую сам посадник заявился – мужик здоровущий, грозный, борода лопатой – сграбастал за грудки и прорычал в морду: за твоё, говорит, ослушание, накажу тебя, сукина сына, так, что никому опосля неповадно будет посадниковой воле поперёк идти…
Голос бывшего стражника дрогнул. Он умолк надолго, задумался.
Молчала и Кира, воткнувшись подбородком в колени и глядя в костёр остановившимся взором. Она думала о своих бедах. Чужие её не особо трогали. Да так задумалась, что аж придремала… Поэтому вздрогнула и недовольно повела плечами, когда хрипловатый бас зазвучал вновь:
– Наутро встретил я на базарной площади чёрную старуху. Принялась она клянчить дребезжащим голосом подаяние, и, пока я замешкался, кошель развязывая, накинула мне на плечи медвежью шкуру. В глазах у меня помутилось, упал я на четвереньки, взревел по-звериному… Народ вокруг шарахнулся, заголосил, а как очнулся – погнал меня, ставшего медведем, камнями да дрекольём за ворота. Насилу живым ушёл…
– Выходит, за правду пострадал ты, дуралей? Кто ж тебя за язык тянул, скажи? Или рассчитывал, что князь заступится? Думал, небось, оценит? А после приблизит, зачтёт сослуженную ему службу?
– При чём здесь…? – удивился Медведь. – Не думал я об этом! Только одного тогда желал: чтобы истинные виновные были наказаны, а князь не одурачен и…
– Да ладно! – Кира расплылась во всё понимающей, глумливой усмешке. – Ври больше! Все, всегда и во всём ищут своей выгоды! А ты прям один такой на свете бескорыстный правдолюб! И правдоруб… Ни в жисть не поверю!!
– О, девица! – огорчился правдолюб. – Зачем ты так? Разве я давал повод усомниться в своей честности?
Кира, кривляясь, всплеснула руками:
– А пафоса-то, бог мой! – она сложила пальцы в замок и потянулась. – Давал повод – не давал повод… Мне повод, знаешь ли, не нужен. Я и так тебя насквозь вижу. Знаешь, сколько таких перевидала, которые честные глаза умеют таращить? Вагон и маленькую тележку! И вообще: давай уже свернём тему, ладно? Не будем развивать. У меня, признаюсь откровенно, никогда не хватало терпения выслушивать приторно-ханжеские разглагольствования обиженных – бесят!
Медведь недоумённо покачал головой.