Клад
Шрифт:
Табаров зашел в дом такой уверенной походкой, будто посещал этот лесной уголок не однажды. Он сам без приглашения выбрал себе стул за удлиненным полукруглым столом и сел, разглядывая орнамент на планках, обрамляющих под самым потолком стены гостиной.
Шибынтаев дернул за висевший у двери шнурок.
Вошли две женщины, обе немолодые. Стали у порога, сложив руки на белом переднике, ничего не говоря.
— Чайком решили попотчевать? — с некоторой иронией спросил Табаров.
Шибынтаев аккуратно подбирал слова для ответа.
— У нас заведено: ничего не предлагать
— Я непьющий, — предупредил ученый. — Не утруждайте себя заботами обо мне.
Таир Унисьянович давно разуверился в скромности посетителей этого дома. Он умел сглаживать любую шероховатость в поведении человека, попавшего в непривычную обстановку. Согласно его собственной науке выравнивания углов, гостя полагалось прежде всего напоить. Через минуту перед ними стояли два бокала, наполненные коньяком. Он тут же поднял свой бокал, другой предложил Табарову:
— Виктор Николаевич! За вас!
Табаров кивнул согласно.
— На здоровье.
— Один не пью!
— Напрасно!
— Пока еще не алкоголик! — Шибынтаев выдавил из себя жиденький смешок.
— Похвально! Но ведь бывает… — ученый развел руками, поглядывая на штору, за которой скрылись, будто тени, обе женщины. — Бывает ведь, и не с кем.
— Все в этом мире может произойти, — согласился с ним Таир Унисьянович.
Шибынтаев был человеком по-своему мнительным. Он злился на шефа, который, пусть временно, поставил его перед этим приезжим в зависимое положение. Демонстрируя свои способности, он крупными глотками, будто воду, опорожнил бокал.
А гостю принесли по его требованию стакан чая.
Беседа их состояла из отдельных слов и пауз, прерываемых бессвязными междометиями геолога и дробным звоном чайной ложки о стенки стакана. Табаров улыбался своим мыслям, Шибынтаев мучился от невозможности осуществить желание высказать приезжему мозгляку все, что о нем в объединении думают. Он обязан был удержать человека в лесном домике до приезда генерального и подготовить к основательному разговору со своим шефом. По возможности разговорить, начать беседу, расположить к откровению.
Табаров осторожно заметил:
— Вам, Таир Унисьянович, советую больше не пить. Иначе несдобровать мне перед генеральным. Скажет: ради чего наш гость вызвал на соревнование моего главного? А какой из меня соревнователь? Да я с такого бокала давно бы под столом оказался… Не примите за насмешку, конечно.
И опять Шибынтаев не мог ответить подобной дерзостью. Мол, не ваше дело, что пью! Небось у себя дома! И не к вам приехал с протянутой рукой…
Морщась от обиды, пересел на диван возле телевизора, достал сигарету.
— Виктор Николаевич… Чисто бытовой вопрос: вы позволяете себе хоть раз в году отступать от диеты? Или, как говорится, раб своих убеждений? Только правду!
Табаров отставил стакан в сторонку, проявляя умеренность и в чаепитии.
— Нарушаю! И даже не раз в году, а больше. Если угодно, на Новый год и когда обедаю с женщиной…
— Хотелось бы узнать, в чем причина такого строгого воздержания?
— В
— Мм-да! — воскликнул Шибынтаев и шумно вздохнул, мотнув головой. За этим его проявлением недовольства угадывалась бездна жизненных ошибок из-за пристрастия к спиртному. Но сожалел Шибынтаев, похоже, лишь об одном: ему не удалось влить в ученого гостя ни капли коньяка. Не выдержав напряжения в разговоре, вышел во двор.
Над темными верхушками елей уже просматривались редкие звезды. Шибынтаев скучающе глядел в вечернее небо, пытаясь угадать погоду на завтра. Небо было чистым, в глубоком куполе его сгущалась синева, мерцали и слегка покачивались звезды… А может, так казалось главному из-за легкого ветерка, пробегавшего по остроконечным верхушкам деревьев. Заслышав гудение мотора, Шибынтаев пошел навстречу. Он мог узнать директорскую «Волгу» по сигналу. Кудайбергенов издали разглядывал удрученного Таира в свете фар, едва поравнялся с ним, тут же остановил машину.
— Почему один? Где Табаров?
— Сидит как изваяние… О чем ни заговоришь, молчит.
Кудайбергенов рассмеялся, довольный уже тем, что противника удалось заманить в «берлогу», как он иногда называл лесной домик.
— Заговорит, никуда не денется… Горячее заказано?
— Жаркое из лосятины, — буркнул Таир, отступая с дороги.
С Кудайбергеновым ученый поздоровался приветливо, с непривычной живостью. Ему надоело общество простоватого и неискреннего Шибынтаева, которого он едва терпел с прошлых встреч. Генеральный был хотя и спесив не в меру, но мыслил смело, рассуждал без обиняков: нравится не нравится, принимает не принимает. А коль так, то и пустым разговорам конец.
Однако энтузиазма достало лишь на одну-две минуты встречи, пока осыпали друг друга приветствиями да расспрашивали о новостях. Дальше вынужденных собеседников подстерегала полоса прощупываний друг друга и прикидок на будущее… Никто из двоих не решался начать разговор о главном, ради чего они сошлись вдалеке от постороннего глаза. Каждый опасался подвоха с другой стороны и имел для таких опасений немалый опыт обоюдонеприятного прошлого. Для откровенных объяснений сейчас требовалась решимость одной стороны и готовность воспринять такое начало без подвоха другой.
Принесли лосятину, да такую пахучую, с огня, что у Табарова закружилась голова. Тонкие ноздри его задергались, и он сам, не ожидая приглашения, потянулся к вилке и ножу. Все шло покамест на уровне приглашения к обеду.
— Берите, не стесняйтесь!
— И вы, Ильяс Мурзаевич, не обделяйте себя! Небось набегались за день?
— Приходится.
Дошло дело и до чарки.
Но гость отказался даже символически поднести рюмку ко рту. Пришлось и Кудайбергенову воздержаться. Не без сожаления он опустил рюмку на стол нетронутой.