Клад
Шрифт:
— Как вам это?
— А вам?
— Мне ясно. Человек ночевал с Сашиного разрешения. Больше ему ключ дать было некому. Вы нашли ключ? У покойника?
— Ключа при нем не было.
— Как же так? Он вышел, запер сарай… Так я понимаю.
Иначе понять было трудно. Сарай милицию не заинтересовал, потому что был заперт, а ключей никаких при погибшем не нашлось. Но при нем вообще ничего не нашлось…
— У него в карманах было пусто.
— Совсем?
Мазин подтвердил.
Дарья присвистнула.
— Ни фига! Как же так?
— Представьте себе.
— Представить-то я могу,
— Зря вы нас покинули, Даша. У вас бы пробился талант.
— Уже фонтанирует. Что же случилось?
— Наша версия — несчастный случай.
— Так измочалило случайно? Хотя все бывает. Слышали, одна баба вилку проглотила? Пришла домой ночью, хватанула в темноте кусок мяса из борща и проглотила вместе с вилкой. Об этом даже в газете писали.
— У нас другой случай, Даша. Александр Дмитриевич, между прочим, считает, что это самоубийство.
— Считает?
— Даже уверен.
Дарья подумала.
— Если уверен, значит, самоубийство, — подтвердила она убежденно.
— Он и вам сказал?
— Мне он ничего не говорил. Я и не спрашивала. Раз сам не говорит, значит, имеет причины. Не люблю в душу лезть.
— При чем тут душа?
— Сами же догадались, что для него это не случайный бродяга. С тем, наверно, и пришли.
Тут она заблуждалась. Не из-за бича пришел Мазин к Пашкову, но в данный момент ее убежденное заблуждение помогало делу, и опровергать его Мазин не стал.
— Все-таки почему вы о душе заговорили?
— Потому что уверена: для Саши тут все непросто.
— О чем-то знаете?
— Кое-чем могу поделиться. Только поймите меня правильно. Я вам этот след даю, чтобы вы насчет Саши не ошиблись.
— Не сомневайтесь. Наши интересы совпадают, — заверил Мазин, ничуть не лукавя. — Давайте след.
— Бабу ищите, как французы говорят.
— Женщину, — поправил Игорь Николаевич и глянул на Дарью. — Разве еще не нашел?
— Я сама нашлась, — напомнила Дарья. — Но теперь не те времена, чтобы одной обходились. Я вам более нужную подскажу.
— Кто же это?
— Найдете, посмотрите. Я ее в глаза не видала.
— А информация надежная?
— Не сомневайтесь. Из первых рук. И откуда у вас, мужиков, эта болезненная страсть душу изливать в постели? Знаете, иногда ужасно обидно бывает. Лежит он с тобой, подлец, получил все, что хотелось, и вдруг про свою школьную любовь разливаться начинает. Ну, хорошо, если про школьную, а то ведь и про нынешнюю может… А попробуй о себе заикнуться, он еще и возмутится. Глупые вы очень. Пора баб в руководство выдвигать, поучили бы вас уму-разуму.
Игорь Николаевич засмеялся.
— Дарья! Вы чудо. Ну кто бы взялся меня поучить? Я в последнее время себя все более тупым чувствую, — пожаловался он, почти не преувеличивая.
— Найдите женщину. Гораздо полезнее, чем водку хлестать. И для ума, и для здоровья.
— Водки я за жизнь не так уж много выхлестал. Но согласен. Дам объявление: «Глупый старик ищет учительницу жизни». Подойдет?
— Карточку не забудьте запросить. А то явится такая мымра, что и учиться не захочется.
— Это важно, Дарья. Спасибо. Так в чем же проговорился недоучившийся у вас Александр Дмитриевич?
—
Дарья приостановилась, улыбнулась с хитринкой.
— Еще одну сигаретку. Не возражаете?
— Шантажистка.
— Век вашу доброту не забуду. — И продолжала деловито: — Вы говорите, у погибшего ничего не нашли. Это не подтверждает самоубийство. Он все сам уничтожил, в тот же колодец выбросил. Не хотел, чтобы его опознали. Допускаете? Не все же предсмертные записки пишут. Я бы, например, никому не писала. На кой мне ляд кто нужен, если я насовсем удочки сматываю? А он вообще опустившийся человек. Правильно я говорю?
— Возможно.
— Точно. Но в таких сборах волнуешься наверняка. Можно что-нибудь и позабыть. Я в Сочи ехала, и то фен забыла. Представляете?
— А он что забыл?
Дарья открыла сумочку и протянула Мазину маленький кусочек бумаги, обрывок газеты, на котором был написан номер телефона, не совсем понятное слово «муз.» и заглавная буква В.
— Это я нашла, когда матрац забирала. Под подушкой. Напрягла способности и решила: муз. — музей, а В. — это Вера, та самая, что Александра Дмитриевича до сих пор волнует. Ну как? Кого лишился уголовный розыск?
— Потеря бесценная. Только вот… Может быть, бумажонку сам Александр Дмитриевич обронил?
— Шутите? Он этот номер во сне помнит…
О кладе в разговоре не было сказано ни слова.
В музей Мазин заходил в последний раз около тридцати лет назад по делу профессора Филина. С тех пор дела текущие постоянно отвлекали его от исторического прошлого края, но, обладая хорошей памятью, он без труда заметил происшедшие здесь перемены. Вместо тенистого скверика у ампирного особняка, в котором размещался музей, Мазин увидел залитую асфальтом площадку для экскурсионных автобусов. Расположенных в свое время на лужайке между вековыми липами скифских баб оттащили к чугунной ограде и выстроили в ряд позади литых петровских пушек, установленных на явно современные лафеты. Бабы стояли, сложив руки на животах, и осуждающе поглядывали на боевые орудия. Чем-то это напоминало демонстрацию женщин за мир, из тех, что так охотно показывает телевидение из-за рубежа.
Миновав миролюбивых скифянок, Мазин не стал использовать служебное удостоверение, приобрел в кассе билет и вошел в здание на общих основаниях. Внутри тоже произошли перемены. В большом зале, где он помнил экспозицию античности, время сдвинулось в далекое прошлое, через широко распахнутые двери застывшее чудовище с полуклыками-полубивнями не очень гостеприимно рассматривало посетителей.
Зато в вестибюле совсем другое существо, оживленное и добродушное, несмотря на преклонный возраст, энергично жестикулировало у застекленной витрины, на которой были выложены книги и фотографии. Оживленное существо оказалось местным писателем, открывавшим собственную юбилейную выставку. Понятно, что на такого рода мероприятие собрать добровольцев непросто, поэтому почтенного старца окружала не толпа восторженных библиофилов и почитателей, а всего лишь группа принаряженных в отутюженные галстуки пионеров, очевидно, десантированных с одного из автобусов, стоявших на площадке на месте бывшего сквера.