Клад
Шрифт:
— Бич? Я же говорил, не сказал. Сказал, был человек в таком состоянии, что жить не хотел. Жизнь переехала. Сам нездешний.
«Его здесь нет. Он очень несчастный человек. Его сломила жизнь. Зачем вам это?» — вспомнил Мазин.
«Вот и пригодилось! Так просто? Вера, Пашков, бомж — треугольник? Ну, не сегодняшний, конечно. Когда же линии встретились? Конечно, когда бомж еще был человеком. Сколько лет ее дочке? Это установить нетрудно. Бомж знал Веру в то время. А сейчас взял телефон. Конечно, у Пашкова. Они были в хороших отношениях. Что же их связывало, несмотря на Веру? Он нездешний. Бывал, приезжал? Похоже, по времени совпадает со съемками. Отец ребенка? Узнаем, обязательно узнаем… Если
— И его убили? — добавил Мазин вслух почти непроизвольно и не пожалел об этом.
— Кто же сам голову под дробилку подставит, если голова на плечах есть?
— Головы, Сергей, по-разному устроены. Бывает внутри такое, что со стороны понять трудно.
— Убийство-то вы допускаете?
«Обязательно нужна повторная экспертиза. Халтурить стали, черти! Нашел клад. Его убили? Где клад, уже не скажет. Спрятан или в новых руках?»
— В моей практике многое допускать приходится.
— Да, вижу, мужик вы въедливый. Не то что Пашков.
— А что Пашков?
— Драматург. Выдумать драму ему легче, чем под носом увидеть. Поверхностный. Уверен, что вы сюда, в квартиру, не из-за клада приходили.
— И об этом был разговор?
— Был.
— Вижу, ты тоже въедливый, даже чересчур. Пашков правду сказал, я, когда сюда пришел, о кладе не думал.
— Старик натолкнул? — И, не дожидаясь ответа, добавил уверенно: — Небось лепетал, что важную находку подозревает, что сокровища народу необходимо возвратить.
— Не народу, а цивилизованному миру, — поправил Мазин.
— На все человечество размахнулся?
— Так писали в немецкой газете, когда этот старик выдал оккупационным властям, где спрятан клад.
— Ого! — не удержался Сергей. — За это, значит, пострадал?
— Не только, — ответил Мазин, не вдаваясь в подробности.
— Понятно, — протянул Сергей. — А перед смертью совесть заела? Хотел отыскать и на блюдечке с голубой каемочкой?..
Мазину стало муторно. Так и Филин объяснял свой интерес к кладу. А он ему не поверил. И отправил под нож. Мазин сдавил челюсти и едва не скрипнул зубами. Не поверил, потому что не мог поверить, повязанный прошлым, прошлым поединком с профессором, прошлыми его преступлениями. Не поверил, что меняются люди. Тоже почуял запах опасности. Но запах тянулся через десятилетия, а не сегодня возник. Вот в чем дело. И этот парень, «свежая голова», в старике жертву видит, а он только преступника увидал. Неужели ошибся старик? И были они с Валерой не сообщники, а партнеры, вернее, Филин так считал, а Денисенко хитрее оказался и стремительнее. Увидел их с Мазиным и решил: старик не в сговоре, выдаст, разболтает, опасен. Вывод напрашивается. Какое же возражение против этой версии? Конкретно одно. Филин сказал, что Денисенко не знает. Но тот вообще не рекламировал фамилию. И Вере в музее не назвал… «Как же я его на смерть отправил? Знал, на что иду, или в Монте-Кристо играл? Но я-то полицейский чиновник, а не граф, я Жавер в крайнем случае. Меня с преступником закон связывает, а не личные отношения…»
— Выходит, по-вашему, Филин — так настоящая фамилия старика, Пухович он по жене — жертва преступника, который пытается захватить клад?
— Кто же еще! Лучше бы не рыпался, как Дарьина бабушка говорит.
— Про Филина?
— Что вы! Для них он святой человек. Недуги пользовал. Исцелял.
«Тоже правда. Сколько же он людей за жизнь вылечил, спас от смерти? По-настоящему. Не так, как я его тогда, когда не позволил «лекарство» выпить. Получается, я его спас и я же погубил? Спас, когда вышку он все-таки
— Вы, я вижу, не стали бы рыпаться? Помогли бы вы найти клад, если б имели возможность?
Сергей подумал.
— А зачем? В музее такие вещи, конечно, смотрятся. Памятники культуры называются. Хороша культура, когда один всю жизнь под себя гребет и даже на тот свет унести печется, вместе с женами, рабами, даже лошадьми, невинной скотиной! Вам бы хотелось при той культуре уровень духовный повышать? Ну, в музее ладно, пусть школьники программу по истории осваивают, не помешает. А вот кровью эти побрякушки отмывать, простите, не интересуюсь. Пусть лежат там, где их бросили или зарыли, благо не ржавеют…
— Клад нашли, — сказал Мазин негромко.
— Нашли? Вы?
— Нет, к сожалению. Но он найден. Возможно, бичом, а где теперь?
— Валеру за гланды берите. Больше некому.
— Нужно найти Пашкова. Без него доказательств не собрать.
Искать Александра Дмитриевича было между тем бесполезно. Ни один проницательный сыщик не мог предположить, что Саша находится на рабочем собрании, где решается судьба маленького по городским меркам заводика. Сидит в последнем ряду и ждет, пока выступит и освободится директор, Михаил Иванович Моргунов.
Народ теснился в крошечном клубе, где все было, как и много лет назад: стол президиума на невысокой сцене, покрытый выгоревшим давным-давно зеленым сукном с пятнами еще чернильного происхождения, фанерная трибуна, за которой Михаилу Ивановичу было неловко, потому что грузная его фигура никак не могла полностью укрыться за этим экономным сооружением, да и опереться на нее он опасался, еще хрустнут тонкие ножки. Позади протянулся бледно-розовый транспарант с универсальным, на все случаи жизни, обещанием всемерно одобрять внутреннюю и внешнюю политику жизни государства. Инструкторы из руководящих инстанций не раз призывали транспарант обновить, и Михаил Иванович соглашался, но то руки не доходили, то размышлял: а какая в нем крамола? Одобряем же… И год за годом приходили, сидели и дремали на деревянных скамьях в зале люди и одобряли все, что произносилось с хилой трибуны.
Но не на этот раз. Когда Саша протиснулся в зал, там выступал хорошо одетый молодой человек, брезгливо державшийся чуть в стороне от замызганной трибуны. Он сразу взял быка за рога и честно признал, что многое одобряли зря и бездумно и в результате экономика отстала, и даже в далеком Таиланде уже что-то выдающееся выпускают, а на заводе «Красный метиз» много лет невыдающееся гонят, да и, как выяснилось, никому не нужное. И потому, исходя из требований дня, вверху посоветовались — а там, не посоветовавшись, ничего не делают — и, учтя интересы народного хозяйства в целом и города в частности, которому давно уже в центре не хватает нужных площадей, чтобы успешно решить проблему жилья для трудящихся… Ну и так далее, а короче, завод — да и какой это завод по нынешнему масштабу? — решили закрыть и снести, чтобы очистить воздух, и построить дома, и разбить сквер, и тогда всем будет хорошо.
— Всем-то всем, а нам?
Вопрос после такой убеждающей речи, которая с каждым произносимым словом все больше нравилась самому докладчику, прозвучал бестактно и почти неприлично.
Представитель руководства, однако, знал, что существуют теперь демократия и гласность, и оборвать или высмеять узкомыслящего нельзя. Он улыбнулся только терпеливой, снисходительной к ограниченности отдельных граждан улыбкой и пояснил, как поясняет малышу опытный взрослый дядя:
— Неужели вы думаете, товарищи, что о вас не подумали? Мы, товарищи, живем в обществе социалистическом, а не там…