Кладезь Погибших Сюжетов, или Марш генератов
Шрифт:
— Она мне очень нравится.
— Как и всем нам. Сдается мне, мы ей тоже нравимся, только она виду не подает.
Мы подошли к одной из башен во внутреннем дворе замка, и Перкинс толкнул дверь. За ней оказались кабинет и лаборатория. Одна стенка была сплошь заставлена стеклянными банками с заключенными в них существами всех форм и размеров, а на столе лежал частично препарированный граммазит. В желудке у него находились полупереваренные слова, почти разложившиеся на буквы.
— Не могу до конца понять, как это у них получается, — сказал Перкинс, тыкая в труп шпателем. — Вы знакомы
Я огляделась, но не увидела никого, кроме гнедого коня с лоснящимися боками. Конь смотрел на меня, я — на него, но в комнате больше никого не было. И тут до меня дошло.
— Доброе утро, Матиас, — сказала я как можно вежливее. — Я — Четверг Нонетот.
Перкинс громко рассмеялся, конь ржанул и ответил глубоким баритоном:
— Счастлив познакомиться с вами, мадам. Позвольте мне еще некоторое время отягощать вас своим присутствием?
Я кивнула, и конь вернулся к каким-то замысловатым заметкам, которые он делал в гроссбухе, лежавшем на полу. То и дело он останавливался, погружал перо, прикрепленное к копыту, в чернильницу и писал крупным каллиграфическим почерком.
— Это гуигнгнм? — спросила я. — Тоже из «Путешествий Гулливера»?
Перкинс кивнул.
— В шестьдесят третьем Матиас, его кобыла и двое йеху привлекались в качестве консультантов для ремейка Пьера Булле «Планета обезьян».
— Луи Арагон некогда сказал, — заявил Матиас, — что воображение гения обеспечивает кретинов идеями на двадцать лет вперед.
— Вряд ли можно считать Булле кретином, Матиас, — возразил Перкинс, — и к тому же ты опять в своем репертуаре: «Вольтер сказал так-то, Бодлер заметил то-то…» Иногда мне кажется, что ты просто… просто…
Он осекся, подыскивая нужное слово.
— Не да Винчи ли говорил, — услужливо подсказал конь, — что любой, кто цитирует авторов, использует их память, но не интеллект?
— Именно, — ответил сокрушенный Перкинс. — Именно это я и собирался сказать.
— Tempora mutantur, et nos mutamur in illis, [28] — пробормотал конь, задумчиво глядя в потолок.
— Это лишний раз доказывает, до какой степени ты работаешь на публику, — не сдавался Перкинс. — Как кто ни придет, всегда одно и то же!
28
Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (лат.).
— Должен же кто-то возвысить голос в этой ничтожной дыре, — ответил Матиас. — А если ты еще раз назовешь меня псевдоэрудированным непарнокопытным, я больно укушу тебя за задницу.
Перкинс и конь гневно уставились друг на друга.
— Вы сказали, что здесь есть пара гуингнгмов? — встряла я, надеясь разрядить обстановку.
— Моя партнерша, моя любовь, моя кобыла сейчас в Оксфорде, — объяснил конь. — Изучает политологию в колледже Олл-Соулз и подрабатывает изложением устных преданий.
— Что? — переспросила я, не понимая, где может найти работу говорящая лошадь.
— Рассказывает анекдоты о говорящих лошадях, — объяснил Матиас, передернувшись от возмущения. —
— Давно, — ответила я.
— Неудивительно, — надменно ответил конь. — Она очень занята своими исследованиями. Когда у нее кончаются деньги, она выдает новый анекдот. Думаю, сейчас она представляет анекдот о говорящей лошади и волкодаве.
Это было правдой. Безотказэн щегольнул упомянутым опусом на конкурсе талантов в «Счастливом кальмаре». Понятно, почему анекдоты ходят кругами: это просто персонажи делают очередной обход со своей устной традицией. Мне в голову пришла еще одна мысль.
— А вы не думаете, что она слишком заметна? Лошадь-то в Оксфорде?
— Вы не представляете, насколько рассеянны некоторые преподаватели, — фыркнул Перкинс. — Где, по-вашему, хряк Наполеон [29] изучал марксизм? На беконной фабрике Харриса?
— А другие студенты не жалуются?
— Разумеется! Наполеона исключили.
— За вонь?
— Нет. За мошенничество. Ладно, идемте. Я держу Минотавра в подземелье. Вы хорошо знаете легенду?
— Конечно, — ответила я. — Это получеловек-полубык, сын жены царя Миноса, Пасифаи.
29
Персонаж романа-притчи Дж. Оруэлла «Скотный двор».
— В точку, — хихикнул он. — У таблоидов был радостный день: «Критская царица и бык! Дитя тайной любви!» Мы построили копию Лабиринта, чтобы содержать его, но Общество чудовищного гуманизма настояло на предварительном его обследовании двумя их представителями.
— И что?
— Это было больше двенадцати лет назад. Думаю, они до сих пор там бродят. Минотавра я держу вот здесь.
Он открыл дверь, которая вела в сводчатую комнату под старым залом. Там было темно, воняло гнилыми костями и потом.
— Эй, а вы ее запираете? — спросила я, пока мои глаза привыкали к полумраку.
— Естественно! — ответил Перкинс, кивая в сторону висящего на крюке большого ключа. — Я что, по-вашему, идиот?
Когда мои зрачки адаптировались к недостатку света, я разглядела ржавую железную решетку, отгораживавшую заднюю часть комнаты. В центре помещалась дверь, запертая на нелепо огромный висячий замок.
— Не подходите слишком близко, — предупредил Перкинс, снимая с полки большое стальное ведро. — Я почти пять лет кормил его йогуртом, и, честно говоря, такая диета ему поднадоела.
— Йогуртом?
— С отрубями. Знаете ли, кормить его древнегреческими девственницами слишком дорого.
— Но разве Тесей не убил его? — спросила я, когда в глубине подвала зашевелилась какая-то темная тень и послышался глухой рык.
Мне сделалось очень неуютно, даже несмотря на решетку.
— В общем, да — ответил Перкинс, наливая в ведро йогурт, — но злонамеренные генераты вытащили его из издания сорок четвертого года «Греческих мифов» Грейвза и сбросили на Сталинград. Хорошо, один бдительный агент беллетриции сообразил, что творится, и мы забрали чудовище. С тех пор оно здесь и сидит.