Классическая проза Дальнего Востока
Шрифт:
– Нечего болтать! Что ты знаешь о чужих делах?
– рассердился Ли и отвернулся. А крестьянин подумал: "Что-то уж слишком разобиделся господин".
Юноша отправился дальше, а крестьяне снова взялись за мотыги и запели песню "Цветы в горах":
"Кому наказанье - судьба, а кому -- и награда: Достаток в еде и одежде, безделье, утехи; За вины из прошлых рождений платить им не надо... Другим выпадают четыреДа, удивительны дела людские под этим равнодушным небом! Юноша стоял и рассуждал сам с собой: "Вон того мальчишку кормилица еще кашей кормит, а этот еще не женат, работает вовсю!"
Он посмотрел вдаль: там воды реки Хванхасу вливаются в реку Хансу. Соединяясь в бурливом кипении, они, грохоча, низвергаются водопадом. Цветы распускаются и опадают, под порывами ветра облетают листья. Разве все это не удивительно?
Он еще прошел по дороге. За поворотом у харчевни сидел пожилой человек лет пятидесяти, плел веревки из травы и пел песню "Полжизни прошло":
"Полжизни минуло, уж молодость мне не вернуть, Но мне не по нраву и дряхлости близкой картины. На волосы гляну - "Еще постарел ты чуть-чуть", - Все снова и снова нашептывают мне седины".Веревочки он плел тонкие-тонкие. Ли попробовал заговорить с ним, но старик не отвечал, а только оглядывал его с ног до головы. Допев до конца песню, он проговорил:
– Послушай-ка, в пословице сказано: "При дворе первое Дело - чин, а в деревне - старшинство". Смотрю я на тебя, ты что же, не знаешь, что полагается здороваться?
– Простите, пожалуйста. Я только хотел спросить у вас об одном, - стал оправдываться юноша.
– Мне вот довелось услышать, будто здешний правитель сластолюбив, взял к себе в наложницы Чхунхян, и та живет вольготно. Правда ли это?
Старик сделал недовольное лицо:
– Не смей пачкать такой сплетней нашу Чхунхян, стойкую, как сосна и кедр. Что и говорить, правитель, конечно, развратен, но Чхунхян не пошла к нему в наложницы и за это брошена в темницу. Наверное, скоро духом станет. А молодой господин Ли - этот сын разбойника - бросил такую девушку и даже не придет ее проведать. Разве сыщешь на свете таких сыновей крысы, сыновей кошки?
Юноша выслушал старика, и думы о Чхунхян стали еще больше мучить его. Один час стал для него все равно что три осени. Он быстро одолел оставшуюся часть пути и вошел в Нам-вон. Прислушался, о чем шептались люди на улицах. Среди чиновников поднялся переполох. Даже в дуновении ветра им слышалось: "Ревизор приехал!" В управе спешно приводили в порядок давно забытые книги с записями податей и рисовых ссуд и теперь с участка земли в четыре кёль брали по одной мере зерна, а с шести кёль - по три меры. На западных и восточных складах ни с того ни с сего стали раздавать в долг рис, войлок и бумажные ткани, а ведающий чинами и казначей, трясясь от страха, исправляли
Разузнав обо всем, Ли отправился к дому Чхунхян. Ступени его поросли зеленой травой, она стелилась вдоль перил, платан, росший в садике, изъели черви, изгородь повалилась, наружные постройки обрушились, внутренние покосились, и стропила торчали наружу, а двор так зарос, что не видно было дорожек. У кого не защемит сердце при виде такого запустения? Ли заглянул во двор: мать Чхунхян варила похлебку в котле и лила слезы.
– Что за горькая у меня доля! Я рано осталась сиротой, потом потеряла супруга, а на старости лет лишилась и дочери. Доверилась этому проклятому молодому Ли! Отчего все так получается? О Небесный владыка, обрати же на нас свои взоры!
Юноше Ли стало жаль ее, и он со вздохом проговорил:
– Сейчас у вас такая беда, но разве не настанут добрые времена?
– И он окликнул мать Чхунхян. Та встрепенулась.
– Кто это? Кто пришел ко мне в такую трудную пору?
Она вышла посмотреть.
– Видно, нищий. Слепой он, что ли? Не видит разве, какая здесь бедность? Была у меня единственная дочь, и ту бросили в темницу, вот и пришлось все распродать. Нечего мне подать, проходи мимо!
Юноша усмехнулся и снова окликнул.
– Что же это, мамаша не узнает меня?
– Да кто ты такой? Ким Гвоннон, что ли? Покажись хоть! Не пойму, кто это.
Тогда юноша сказал:
– Это молодой господин Ли пришел.
Мать Чхунхян стала пристально всматриваться и вдруг спохватилась.
– Лицом и на самом деле молодой Ли, но по платью - нищий из нищих! Очень странно. Что случилось? Ох, беда! Кому покажешься в таком виде? Будто синее море стало тутовым полем, а тутовое поле превратилось в синее море! Отчего так все переменилось? Вот беда-то! Теперь из-за вас моя дочь Чхунхян умрет в темнице. Дни и ночи мы с ней надеялись на вас, господин Ли, только вас и ждали, а вы являетесь в таком виде! Что же с нами теперь будет?
Юноша прикинулся, будто ничего не знает, и стал расспрашивать, что случилось. Мать Чхунхян расплакалась и принялась рассказывать все по порядку.
– Так быстро все переменилось! И моя судьба оказалась несчастливой. Экзаменов я не сдал, и дела мои весьма плачевны. Вот я и решил отправиться в путь, теперь пришел к вам, как говорится, "не посчитав далеким путь в тысячу ли". Пойдемте к Чхунхян!
Матери ничего не оставалось, и она отправилась вместе с юношей. Невыносимо смотреть, как он едва плетется по краю дороги, в рваной шляпе и соломенных сандалиях! Он даже от ветра качался, словно больной. Они подошли к воротам тюрьмы и позвали Чхунхян.
– Вот беда-то! Мы все надеялись, а вон что вышло. Смотри, к тебе нищий с Колокольной улицы пришел! Посмотри, глупая девчонка!
Тут юноша рассердился и прогнал мать. Он подошел ближе к темнице и снова окликнул Чхунхян.
А Чхунхян совсем упала духом, положила голову на кангу и задремала, но, когда ее позвали, встрепенулась.
– Кто это меня ищет? Может быть, это Чао-фу и Сюй-ю - отшельники с реки Иншуй - пришли побеседовать о мирских делах? Или это духи знатоков вина приглашают меня разделить с ними застолье? А может, это Бо-и и Шу-ци, что жили в горах Шоуяншань, призывают меня умереть, сохранив верность, или Э-хуан и Нюй-ин зовут меня вместе пойти к супругу Шуню? А может, Ли Тай-бо желает побеседовать со мной о стихах, или ищут меня четыре седовласых старца с гор Шаншань, чтобы в шашки поиграть? Может быть, это фея Ма-гу со священной горы Тайшань хочет, чтоб я окликнула Сукхян? Кто же зовет меня?