Классическая русская литература в свете Христовой правды
Шрифт:
Цветаевой дурную помощь оказала литературщина. Например, когда она говорила дочери – “Аля, ешь, и без фокусов, знай: это я тебя выбрала, а Ириной пожертвовала”. И в этом нет ничего удивительного. У Цветаевой есть “Сказка матери”, которую она ещё в детстве рассказала матери и где уже есть все такие психологические моменты. Сказка заключается в том, что у матери-вдовы две дочери и нее влюбляется разбойник, убивший их отца. Когда она отказывается выйти за него замуж, то он говорит – выбирай: или ту или эту, кого мне убить? Говорит – лучше убей нас всех троих. Нет – это слишком дешево, мне надо чтобы ты мучилась, что вот эту выбрала, а той пожертвовала.
В
Тема, что “вот эту выбрала, а той пожертвовала” – эта тема старая; вступает в силу так называемая литературщина, когда человек живёт воображением, когда воображения оказываются реальней реальной жизни - это та самая ситуация, на которую указывает представитель того же поколения, архимандрит Софроний Сахаров.
Софроний Сахаров после пройденного искуса, где-то в 1948 году, смог засвидетельствовать, что воображение – это область духовная, наша общая с демонами. Если мы этого не понимаем, то и сама литература будет не понятна.
Серебряный век ознаменован вскрытием подспудных течений, которые его в своё время образовали.
Лекция №16 (№51).
После серебряного века. Начало “советской литературы”.
1. “Место расчистить” [218] . Речь Андрея Белого около Дворца искусств [219] (август-сентябрь 1921 года).
218
Цитата из Тургенева “Отцы и дети” (слова Базарова).
219
На Поварской (была Воровского), теперь это институт мировой литературы.
2. Расклад тоталитарного режима: “признанные поэты” – кем, как и в чём это выражается. Горький, Маяковский, Есенин, Пастернак и Александр Блок. Поэты и меценаты “верхушки”.
3. Две стороны медали: отповедь Михаила Булгакова (“Театральный роман”) и повесть о загубленных талантах [220] . Пильняк (Вогау) [221] : “Человеческий ветер” и “Рождение человека”.
220
Термин мой (В.М.).
221
Пильняк – немец по национальности, настоящая фамилия Вогау.
У Тургенева Павел Петрович говорит – ну что же разрушать, ведь надо же и созидать, а Базаров отвечает – “А это не наше дело, наше дело место расчистить”. Собственно “расчистка места” произошла к 1922 году: высылка философов, кое-каких поэтов, кое-каких писателей; фактически, это и был первый государственный культурный шаг Советской власти, так как некоторые аресты или, как тогда говорили, “отправка в штаб Духонина” – это ещё не было государственным шагом, это был так называемый “самогон крови”, как написано у Волошина; но сам Волошин был свободен писать свою “Россию распятую”;
Как только прошла расчистка места, так именно на это место стали “набирать” и именно со специально заданной целью, чтобы не было пустоты. Стремление заполнить пустоту, надо отдать справедливость, было довольно быстро отслежено Андреем Белым. Поэтому речь Андрея Белого около Дворца искусств – это, собственно, целый набор, не очень даже грамматически выдержанный, но это – целый набор словесных пощёчин.
“Ваша множественность, заселённость этой черной дыры мелочью, мелкой черной мелочью, меленькой, меленькой, меленькой (это – первое, то есть заселенность черной дыры мелочью).
Второе – это “блохи в опустелом доме, из которого хозяева выехали на лето. А хозяева (подымая палец и медленно его устремляя в землю и следя за ним и заставляя всех следить) – выехали! Выбыли”. И ещё: “ничего, разродившееся” (ничего разродившееся во множественность).
Третье. “Русская литература была чьим-то даром (то есть, Божьим даром - В.Е.), но (палец к губам, таинственно) не осталось ничего; одно “ничего” осталось, поселилось. Но это ещё не вся беда, совсем не беда, когда одно ничего – оно ничего, само ничего, беда, когда – множественность.
Вот этот смешок: пришел – смешок, протанцевал на тонких ножках – смешок и от всего осталось – хи. От всего осталось не ничего, а хи-хи”.
Четвёртое. На “тонких ножках блошки и как они колются, язвят, как они неуязвимы, как вы неуязвимы, господа, в своём ничевошестве. На краю чёрной дыры, проваленной дыры, где погребена русская литература (таинственно) и ещё кое-что … на спичечных ножках ничевошки; а детки ваши будут – ничевошеньки”.
Андрей Белый в своей речи около Дворца искусств как бы обращается к одной литературной группе, которую звали условно “ничевоки”; но этих литературных групп тогда было множество. И Андрей Белый обращается ко вновь пришедшим, к тем, которые сейчас места займут, к новой литературе – к новорожденной советской литературе, которая называется “ничего, разродившееся”. (Цветаева присутствовала на этой речи – увидела толпу и подумала, что дают воблу, так как шел ещё “военный коммунизм” и воблу давали по ведомствам).
Это обмельчание, обмеление, измельчание было предсказано. В своё время, когда Розанов писал ещё только 1-ый короб “Опавших листьев”, он как раз поднял вопрос о том, что литература не только русская, но и мировая очень долго, хотя и без всяких оснований, претендовала на роль учителя жизни; Розанов писал, что, конечно, это было обольщение, но пока писали Гете и Шиллер, о конце этого обольщения нечего было и думать. А вот в конце XIX-го века, когда литература стала размениваться на газетные подвалы, когда появились “Копейка”, “Новости дня” и всякие разные газеты с последними страницами и с подвалами и, естественно, “подвальная” литература.
“Новости дня” знамениты, главным образом, тем, что однажды ещё при жизни Александра III, то есть до 1894 года, в газете был напечатан анекдот о солнечном затмении. Публика приняла этот анекдот как пророчество и приписала его Иоанну Кронштадскому, потому что кому же пророчествовать, как не ему.
Вот Розанов и пишет: “Гуще идите, “Копейка”, “Новости дня” и другие, – прекрасное обольщение кончилось; это – литература мусорная (потому что несвежая газета сразу же превращается в мусор)”. Как напишет Цветаева за границей