Клеопатра
Шрифт:
В том, что Цицерон нанес визит Клеопатре, нет ничего удивительного, как и в том, что, едва выйдя от царицы, он тотчас обрушил на нее всю силу своего обличительного слова. У великого оратора были две интонации: льстивая и гневная. Обе в равной мере годились для одной и той же персоны; Цицерону ничего не стоило посылать человеку проклятья, а на следующий день присягнуть ему в верности. Он был великим писателем и великим себялюбцем с непомерно раздутым эго и острой чувствительностью к обидам, реальным и мнимым. Римский Джон Адамс, он прожил жизнь с оглядкой на будущие поколения. Цицерон верил, что его будут читать и через тысячу лет. Трудолюбивый и въедливый, да к тому же талантливый, он считал своим долгом знать, какими землями владеет каждый знатный римлянин, где он живет и в какие круги вхож. Оратор три десятилетия подряд находился в самом центре политических событий и не желал ничего пропускать. Он был помешан на власти и славе. Никто не мог избежать его железной хватки, особенно если был красив, богат, известен, способен содержать войско и имел пристрастие к красивой жизни в римском понимании. Кстати, самого Цицерона нельзя было назвать любителем репы. Он обожал роскошь во всех проявлениях.
Причиной
Кроме истории с книгой, у Цицерона были и другие причины встретить Клеопатру враждебно. Нераскаявшийся сторонник Помпея, он недолюбливал Цезаря, а тот в свою очередь относился к оратору весьма прохладно и ценил его мудрость не слишком высоко. Цицерону было в чем упрекнуть и отца Клеопатры. Он хорошо знал Авлета и считал из ряда вон плохим правителем: «его александрийское величество» не годился в цари «ни по крови, ни по духу». Непоколебимому республиканцу приходилось тратить на бесчестные египетские дела куда больше времени, чем ему хотелось бы. Когда Клеопатра была совсем юной, Цицерон рассчитывал на должность посла при дворе ее отца и всерьез переживал из-за своей репутации в Риме и в истории. Отношения оратора с женщинами складывались нелегко. Он сетовал, что его первая жена слишком сильно интересуется политикой и пренебрегает домашними делами. Цицерон только успел избавиться от одной сильной женщины, и ему вовсе не улыбалось иметь дело с другой такой же. В то же время он обожал свою дочь Туллию и гордился тем, что сумел дать ей первоклассное образование. Туллия умерла родами в феврале сорок пятого года. Ей не было и тридцати. Несчастный отец был убит горем. Боль утраты он ощущал почти физически. Оратора то и дело охватывали приступы рыданий, и друзья подолгу не могли его успокоить[33]. Потеря не заставила Цицерона смягчиться по отношению к другой умной и образованной женщине, ровеснице его дочери, которую, безусловно, ожидало славное будущее. Убедившись, что новый брак не оправдал ожиданий, оратор с легким сердцем избавился от юной жены через несколько месяцев после свадьбы.
«Высокомерие царицы, которое она не раз демонстрировала, гостя на берегу Тибра, заставляет мою кровь кипеть от возмущения», – неистовствовал Цицерон в середине сорок четвертого года. Кто бы говорил. Оратор и сам признавал: «Порой я бываю склонен к неразумному тщеславию». Позже Плутарх высказался по этому поводу еще более определенно. Цицерон, несомненно, обладал выдающимся умом, блестяще владел словом, но при этом был до отвращения самовлюбленным. Его лучшие сочинения пронизаны бесстыдной похвальбой. Дион выразился еще резче: «В своем поколении он был самым выдающимся хвастуном». Тщеславие было основным источником творчества Цицерона и едва ли не единственным смыслом его жизни. Для мыслителя не было большего наслаждения, чем тайком обойти закон о роскоши. Цицерону нравилось чувствовать себя богатым интеллектуалом, собирателем книг. И в этом крылась главная причина нелюбви оратора к Клеопатре: образованные женщины, владевшие более обширными библиотеками, оскорбляли его самим фактом своего существования.
Цицерон называл Клеопатру бесстыдной, однако «бесстыдство» вообще было его любимым словом. Цезарь не знал стыда. Не ведал его и Помпей. Союз Цезаря с Марком Антонием – для которого у оратора нашлось немало нелестных выражений – был воплощением бесстыдства. Александрийцы были совершенно бесстыдны. Бесстыдной оказалась и победа в гражданской войне. Цицерон привык, что все вокруг слушают только его. Не хватало еще соревноваться в остроумии с Клеопатрой. И с чего это она держится так заносчиво? Царственные манеры восточной гостьи оскорбляли чувства убежденного республиканца, который не мог похвастать знатным происхождением. Впрочем, высокомерие Клеопатры раздражало не только Цицерона. Возможно, царице и вправду стоило вести себя более осмотрительно. Возможно, она действительно проявляла бестактность и характерную для своего семейства спесь. Клеопатра не терпела панибратства и не стеснялась напомнить собеседникам, что перед ними правительница великой страны. Презрение – лучший способ защиты для того, кто оказался среди чужаков; у царицы были все основания смотреть на римлян свысока. Никто в городе не мог сравниться с ней благородством происхождения. Цицерона это приводило в ярость.
Обстановка вокруг гордой царицы и безутешного философа все больше накалялась. Поглощенный военными заботами, Цезарь не спешил решать другие проблемы, не менее важные, по мнению его сограждан. Список дел выходил весьма внушительный: реформа суда, сокращение расходов, восстановление казны, введение общественных работ, признание новых граждан, исправление нравов, возвращение былых свобод. Иными словами, «спасение самого славного из городов от окончательного падения». Цицерон вместе со всеми пытался постичь мотивы диктатора: задача, обреченная
В феврале сорок четвертого года Цезаря провозгласили пожизненным диктатором. Новые привилегии сыпались на него, словно из рога изобилия. Отныне он должен был носить одежды триумфатора и восседать в кресле из слоновой кости, определенно напоминавшем трон. Впервые в римской истории его изображение стали печатать на монетах. Сообразно обожанию росло и недовольство, хотя Сенат сам «всячески восхвалял и превозносил его, чтобы потом распространять клевету о том, с каким наслаждением он принимает восхваления и с каким высокомерием – почести». Цезарю, быть может, стоило отказаться от такой чести, но не принять подношений означало оскорбить дающих. Трудно сказать, что перевесило, чудовищное эго или немыслимые почести, но эта тяжесть в один прекрасный день похоронила Цезаря. В довершение ко всему, полководец затеял новую грандиозную военную кампанию, не сулившую его согражданам ничего хорошего. Цезарь обратил свой взор на Парфию, страну на восточной границе Рима, до сих пор сопротивлявшуюся притязаниям могущественного соседа. Предстоящая разлука могла разбить Клеопатре сердце, сам диктатор в то время жаловался на здоровье, но Парфия открывала Риму путь в Индию. Пятидесятипятилетний Цезарь задумал поход, обещавший продлиться не менее трех лет. О Парфию в свое время сломалась военная машина Александра Македонского. Цицерон сомневался, что Цезарь вернется назад.
В начале весны сорок четвертого года полководец отправил шестнадцать легионов и большую часть конницы в Парфию, пообещав, что возглавит их восемнадцатого марта. Отдав необходимые распоряжения о том, что делать в его отсутствие – Клеопатра наверняка старалась им следовать, – Цезарь начал спокойно собираться в дорогу, но по городу катилась волна уныния и страха. Кто будет править в городе? Что станет с Римом? Беспокойство было вполне обоснованно: отправляясь в Египет, полководец оставил вместо себя Марка Антония. Тот оказался неумелым и ненадежным правителем и ко всему прочему снискал репутацию расточителя. Тех, кто ждал, когда Цезарь наконец восстановит Республику, смутило зимнее предсказание оракула. По словам пророка, Парфия могла покориться только царю. Стало быть, чтобы одержать победу, диктатор должен был принять корону. Предсказание можно было со спокойной совестью проигнорировать – оракулам в Риме не очень-то верили, – но оно отчасти объясняло, отчего Цезарь поселил Клеопатру на своей вилле. Конечно, у диктатора могли появиться царственные амбиции, однако он и сам должен был прекрасно понимать, что не годится для престола. Цезарь слишком долго пропадал в походах, чтобы разбираться в римских делах, и был чересчур властным там, где монарху надлежало проявлять терпение и мудрость. Для того, кто не мог царствовать сам, было вполне естественно искать близости царственной особы.
До сорок четвертого года мартовские иды, знаменующие начало весны, были у римлян любимым праздником и поводом для большой пирушки. Придуманные в честь древней богини конца и начала, иды превратились в лихую и шумную встречу нового года. Компании гуляк ставили шалаши на берегу Тибра и ночь напролет веселились под полной луной. Последствия веселья нередко давали о себе знать через девять месяцев. В иды сорок четвертого утро выдалось пасмурным; проснувшись с рассветом, Цезарь уселся в паланкин и отправился на заседание Сената отдать последние распоряжения. На роль его местоблюстителя претендовали двое: яркий молодой политик Публий Корнелий Долабелла и любимец диктатора Марк Антоний. Сенат собрался в просторном зале, примыкавшем к театру Помпея. Когда в собрание вошел Цезарь с лавровым венком на голове, все поднялись с мест; полководец уселся в новое золоченое кресло. Было около одиннадцати утра. Цезаря окружили сенаторы, среди которых было немало его друзей. Оказавшийся в толпе проситель протянул диктатору петицию и попытался поцеловать ему руку. Цезарь попытался отстраниться, но проситель вдруг резко подался вперед, вцепившись в полководца и сорвав тогу с его плеча. То был условный сигнал. Вокруг Цезаря сомкнулось кольцо, сверкнули ножи. Диктатору удалось уклониться от первого клинка, но на него тотчас же обрушился град ударов. Каждый заговорщик спешил нанести рану своей жертве, целя в лицо, бедра, грудь, иногда случайно задевая товарищей. Цезарь пытался сопротивляться, страшно напрягая свою жилистую шею, «бешено вращая головой от одного убийцы к другому и рыча, словно дикий зверь». Наконец он со стоном уткнулся в складки своего плаща – совсем как Помпей у египетского берега – и рухнул наземь.
Нападавшие бросились прочь, а Цезарь, получивший тридцать три ножевых удара, остался лежать на полу «в изодранных, пропитанных кровью одеждах». Убийцы в обагренных тогах и забрызганных кровью сандалиях бежали куда глаза глядят, крича, что покарали тирана. Прохожие в ужасе шарахались от них. Кто-то пустил слух, что в убийстве замешан Сенат. В это время на арене завершились гладиаторские бои, и на улице стала собираться толпа. Кто-то крикнул, что гладиаторы режут сенаторов. Кто-то еще предположил, что в город вот-вот ворвется армия, и начнутся грабежи. «Бегите! Двери! Запирайте двери!» – слышалось отовсюду; в домах, мастерских и лавках поспешно захлопывали ставни. Погруженный в хаос город опустел в один миг: только что «народ с криками метался по улицам», и вот уже «все притихли и затаились, будто перед приходом вражеского войска». Мертвый Цезарь лежал на залитом кровью полу в зале собраний. Никто не решался к нему прикоснуться. Только ближе к вечеру рабы с громкими стенаниями подняли тело и унесли прочь.