Клеймо Солнца

Пауль Анна

Женщина говорит медленно и тщательно подбирая слова, будто ей сложно их произносить. Я начинаю тренировку с подброса бедра, делаю подтягивания сначала на одну ногу, а затем на другую. При звуках родного голоса сжимается сердце, но я слежу за дыханием. При подъёме делаю выдох, а при возврате — вдох. Напрягаются мышцы ног и нижняя часть пресса. Ложусь на пол и начинаю скручивания корпуса с поднятыми ногами, когда родной голос продолжает:

— Если идёшь по трупам, ты невольно не можешь отвести взгляда от безжизненных тел. Попадём ли мы куда-то после смерти, но моя душа уже при жизни в агонии.

Я стараюсь не обращать внимание на боль в груди и работать верхней частью

туловища, сосредотачивая напряжение, задерживаясь в верхней точке на несколько секунд. Меняю положение и перехожу к приседаниям и выпадам назад. Руки до боли сжимаю в замке на уровне груди. Взгляд направляю перед собой, но закрываю глаза, чтобы не видеть медные волосы женщины на видео, как будто если сделаю это, то не увижу её вновь — только уже в собственном сознании.

— Разве что-то ещё важно, пока мы — семья? Пускай рушится весь мир, я буду смотреть на любимого человека и на моих детей…

Ноги начинают ныть, но я продолжаю, не сбавляя темпа. А потом отжимаюсь, касаясь рукой плеча.

— Сегодня он стал убийцей… Не просто отдал кому-то приказ. Он признался мне: что-то пошло не так, и ему пришлось сделать это своими руками… Смогу ли я смотреть на него когда-нибудь?..

Я становлюсь в планку и подтягиваю колени, а затем перехожу в упор лёжа, пока пресс не начинает гореть.

— Он с самого начала был вспыльчивым, ревнивым, бескомпромиссным и невероятно падким на власть. Я верила, что смогу исцелить его душу, ведь он пытался найти выход там, где другие были бессильны. Я верила, что оно того стоит. Но с каждым днём я начинала всё отчётливее понимать, что наверняка ошибаюсь.

К концу первого круга я даже не запыхался, поэтому продолжаю раз за разом, прослушивая одни и те же закольцованные видеозаписи, словно беспомощно пытаясь отыскать ответ на какой-то мне самому неизвестный вопрос. Наконец дыхание сбивается, пот течёт, заливая глаза. Я делаю перерыв всего на одну минуту и в очередной раз упрямо начинаю всё заново, пока голос и слова женщины вызывают боль в груди, потом — пустоту, а потом подначивают работать на пределе возможностей, стремясь выплеснуть клокочущую злость.

Я завершаю тренировку, когда чувствую, что совершенно истощён, и не только физически.

Быстро принимаю душ, а пока одеваюсь, слушаю голосового робота:

— Примите итернум — биодобавку для долгой жизни, если хотите прожить 145–160 лет. Препараты употребляются курсом раз в год и убивают клетки, потерявшие способность делиться, позволяя здоровым клеткам восстанавливаться.

Не уверен, что смогу найти, чем заниматься на этой станции так долго, и сообщаю ворчливо:

— Помню.

Но сразу же послушно достаю лекарство из ящика за зеркалом — капсулу, часть которой окрашена в красный, а другая остаётся прозрачной, внутри видна необычная пружина, напоминающая модель ДНК.

— Примите эремиту, если пока не нашли партнёра и хотите безопасно для здоровья снизить физическое влечение и потребность в близости.

Я беру и эту капсулу — прозрачную, с такими же прозрачными гранулами внутри — и проглатываю оба лекарства без воды.

Никуда не спешу, но даже тогда требуется всего несколько минут, чтобы собраться и выйти из дома, и ещё некоторое время, чтобы добраться на машине до Излома и оказаться на Площади правды. Здесь проходят все самые важные для Третьего крыла и целой станции события. Часто площадь ещё называют Стеклянной, ведь её обрамляют полукруглые колоннады в виде двух симметричных полукружий из стекла. Под прозрачными плитами на земле рассыпаны угли и пепел. Они подсвечиваются красным цветом каждый раз, когда нога касается стекла, и,

хотя, конечно, не ощущается никакого тепла, всё равно возникает неприятное чувство, будто опасность совсем близко.

Посередине площади расположен Памятник жертвам Реньювинга — целая скульптурная композиция из чёрного мрамора: длинная шеренга людей, расположенных один за другим, и если первые изображены стоящими, то каждая следующая фигура — падающая, оказывается всё ближе к земле, а скульптуры, завершающие шеренгу, уже лежат на стеклянном полу. Как подсвечиваются угли и пепел, так же красным светом пылает и монумент. Недалеко от шеренги прямо из земли вытягивается огромная бронзовая ладонь. По ней, стремясь к спасению, карабкаются люди. У некоторых нет рук, у других — ног, третьи — обезглавлены, у большинства в груди зияющие дыры. Люди изувечены, их лица представляют собой гримасы, искажённые от боли и отчаяния. На руках взрослых — дети, даже младенцы, которых родители тщетно стараются поднять над вечно пылающим огнём. Хоть он, как и весь другой красный свет, всего лишь виртуальный, кажется настоящим.

Однажды я уже видел, как, должно быть, выглядит ад. И здесь я попадаю в него вновь и вновь. Мне даже не нужно смотреть на пьедестал, чтобы вспомнить слова, высеченные на нём: «Спасём человечество. Ради них».

Невольно ускоряю шаг. Лишь это место во всём Третьем крыле заставляет меня торопиться.

Я останавливаюсь только оказавшись перед Хрустальным святилищем. Культовое сооружение представляет собой прямоугольник из стеклянных блоков. Спайдерные коннекторы вряд ли можно назвать удачным декоративным решением, но их повторение на стёклах работает как орнамент. Сооружение едва ли таило бы в себе нечто священное, не располагайся на крыше стеклянный купол, увенчанный символом всхода, или Лестницей в небеса — это вертикальная линия, от которой в стороны расходятся четыре других — горизонтальных — разной длины, от самой длинной справа сверху, до самой короткой слева внизу. Этот символ напоминает то, как выглядит со стороны сама станция.

Как и Стеклянный дом, где я работаю, этот храм нравится мне больше в тёмное время суток, когда церковь подсвечивается изнутри и становится видно деревянный свод. Считается, что это метафора внутреннего света, которым должна быть пронизана жизнь верующего человека.

В церкви нет дверей — только большая арка, пространство в которой сверху донизу светится голубоватым светом, а в нём блестят и переливаются в небольших сферах разные символы и цифры, так, что всё это вместе напоминает механизм стимпанк-часов. Говорят, что когда пересекаешь этот барьер, то чувствуешь облегчение, словно тебя покидают тревоги, а грехи, угнетающие душу, хотя бы некоторое время кажутся не такими тяжёлыми. Я ничего этого не чувствую, когда прикладываю запястье с куар-кодом к терминалу возле арки и вхожу в храм: мои тревоги и грехи всегда остаются со мной.

Алтарь, амвон, кафедра, ряды скамеек — всё как обычно, однако интерьер храма более чем лаконичен, доведён до аскетизма отсутствием икон, росписей, скульптур, какого-либо декора и деталей. Теплоту придаёт деревянный потолок, который словно парит воздухе. На самом деле он держится на тросах. Внутреннее пространство купается в свете, дышит, ведь благодаря стеклянным стенам прихожанам доступен роскошный вид на окружающий город, море и материк за ним. Считается, что интерьер без излишков роскоши наряду с прозрачными стенами позволяет слиться с окружающим миром и Творцом, познать тайны Вселенной и Бытия. Хрустальное святилище предназначено, как для церемониальных богослужений, так и для откровений перед Творцом и самим собой.