Клеймо Солнца

Пауль Анна

— Маскировка — одно из моих достоинств.

— Но я говорил о другом, — не унимается юноша. — Я не только создатель… А обладаю ещё какими-то… другими особенностями? — Чтобы произнести эту фразу, Марвину приходится несколько раз делать ощутимые по продолжительности паузы. Я довольно быстро перестаю улавливать смысл, поэтому просто смотрю на парня, ожидая продолжения. — Тебе легко со мной общаться по какой-то причине.

То ли утверждение, то ли вопрос — по интонации не скажешь однозначно. Да и формулировка оставляет желать лучшего, но, да, в чём-то он прав.

— Я

ведь не обычный подросток, да? — неуверенно произносит он. — Я слышал разговоры обо мне. Некоторые в моём окружении считают, что моя аура октаринового цвета.

Я замираю и просто часто моргаю, глядя на Марвина. Эта тема не просто полна загадок — она болезненная, лично для меня. И судя по испуганному, но любопытному взгляду моего гостя, он это знает.

Нужно срочно взять себя в руки.

— Если ты веришь в эзотерику, — говорю я равнодушно, насколько могу, — то тебе лучше обратиться к другому специалисту.

Я оборачиваюсь к голубоватому экрану прямо в воздухе, который вижу только благодаря линзе дополненной реальности, но юноша вновь привлекает моё внимание:

— Я этим не увлекаюсь, просто знаю, что… другой. И ты, мне кажется, тоже знаешь.

Это смелое заявление.

Я невольно перевожу взгляд на Марвина, но вижу не его, а те образы из сознания юноши, которые я рисовал на бумаге: полуразрушенная башня древнего замка, окружённая стаями воронов, окутанная плотным туманом, и тёмные силуэты многоруких чудовищ. Я помню роботов с красными горящими глазами и клацающими челюстями, с лысыми головами, скрытыми масками, с искусственным и настоящим человеческими черепами вместо голов. Мой внутренний взор вновь видит высоких страшных роботов, чьи тела напоминают человеческие скелеты, и можно отследить каждое костлявое ребро; огромное лоснящееся чёрным туманом существо без глаз, с длинными гибкими руками, сжимающими его голову и шею… Все эти образы я помню во всех деталях, словно вижу их вновь прямо сейчас.

— Твои видения характерны для эйдетических визуализаторов, — говорю я внезапно севшим голосом. — Диагнозы ставить я не имею права. Это всё, что могу сказать.

«Это всё, что готов сказать», — если быть откровенным.

— Образы в моей голове предсказуемые, такие же, как у других? — уточняет Марвин с любопытством, но и небольшим волнением, а я вновь удивляюсь тому, как он строит фразы.

— Чаще всего у разных людей они бывают похожими, — объясняю я, наблюдая, как парень выдыхает, едва ли не облегчённо.

— Я не прошу диагнозов, — возвращается он к предыдущей теме. — Только отчёт о психологическом состоянии. По-моему, вы пишите такие.

— Верно, — соглашаюсь я: мы их действительно составляем. А ещё должны оказывать психологическую помощь. Но почти никто этого не делает.

— Сегодня ты разговорчивее, — шутливо замечаю я. — Это первое, что я указал бы в отчёте.

Он изображает недовольную гримасу, а я внутренне радуюсь, что хоть в этот раз ирония сработала.

— Редко так бывает, — признаётся Марвин. — Обычно я предпочитаю одиночество.

— Что ж, ладно, — решаю я, пока не начался настоящий сеанс терапии. Он хочет

правду, он её получит. — Думаю, твои родители остались на Земле или погибли во время Реньювинга. Ты растёшь в приёмной семье, скорее всего, один из родителей — человек, а другой — артифик новейшего поколения, вероятно, мама. И тебе это не очень нравится.

Лицо парня становится совсем бледным, и вновь бросается в глаза болезненность, которую я заметил при первой встрече.

— Всё так, — наконец-то реагирует Марвин и, видимо, получив достаточную порцию верной информации о себе, меняет тему: — Ты сказал, что есть образы, близкие сознанию многих людей. Но есть и другие?

Вопрос безопаснее предыдущих, поэтому я охотно на него отвечаю:

— Да, существуют видения, которые создаются сознанием конкретного человека.

— Ты мои ещё не видел. — Это не вопрос, поэтому я предпочитаю промолчать. — В более раннем возрасте мне диагностировали аутизм, — вдруг говорит Марвин. — Я смутно помню тот период, но уверен, что не ошибаюсь в диагнозе. Я всегда плохо переносил шум и большие скопления людей, любил уединение и одиночество. Сейчас мало, что поменялось в этом отношении. Но я начал разговаривать, а раньше с меня было не вытянуть лишнего слова.

В комнате вдруг становится душно. Я отодвигаюсь от виртуального кресла, словно так мне станет легче дышать, но Марвин продолжает:

— Я не люблю яркий свет, резкие звуки, а также изобилие электроприборов, ведь рядом со мной гаджеты иногда выходят из строя.

Виртуальное кресло барахлило ещё в прошлый раз, и даже сейчас, после стольких команд, которые должны были устранить ошибки, всё ещё глючит время от времени. Я пытаюсь убедить себя, что это лишь ничего не значащее совпадение, пока Марвин продолжает:

— Мне удаётся успокаивать других. Я даже могу облегчать чью-то боль.

Чувствую, как начинают дрожать мои руки, и поспешно опускаю их, чтобы парень не увидел моего волнения. Он замечает, однако остаётся спокойным и продолжает:

— Я был и остаюсь подвержен большому количеству аллергий. Терпеть не могу продукты с высокой концентрацией сахара, кофеина и ненатуральных добавок. Я не знаю, но может быть, попробовать вегетарианство?

Помню я хорошо эти особенности…

Не сразу понимаю, что вопрос Марвина не риторический: юноша смотрит на меня широко распахнутыми глазами и ждёт ответа. Мне отчаянно хочется сказать что-нибудь колкое и ироничное, что сможет развеять установившееся напряжение, но язык прирос к нёбу и не слушается. А дышать становится всё труднее.

— Зачем ты говоришь это мне? — наконец с трудом произношу я.

— Хочу разобраться в себе. Ты сказал, что визуализаторы едва ли могут потеряться в дополненной реальности, — говорит он. — Но что если это не единственная моя особенность, что если я действительно кристальный ребёнок?

Эти слова ударяют меня как будто физически, и я невольно отшатываюсь, но Марвин, прекрасно заметив это, всё-таки продолжает:

— Что тогда со мной будет в реальности? Разве я не подвержен тому, чтобы потеряться в виртуальных вселенных?