Клинок Минотавра

Лесина Екатерина

– Знаете… – Женька задумалась, вспоминая прошедший день.

…Утро.

…И работа на кладбище.

…Владлен Михайлович…

…Прогулка и разговор у старого пересохшего колодца… улица пустая, прямая… спрятаться на ней? Нет, не выйдет… и если так, то Сигизмунд был бы жив.

– Мы ведь чай пили, все вместе, и никто со двора не выходил. И значит, у Вовки алиби есть… у всех нас алиби есть.

– Может, и так, – согласилась Галина Васильевна, но как-то неуверенно. – Но… только не смейся, Женечка, над суеверной старухой. Видится мне, что она вернулась за своим.

– Кто?

– Княжна…

помнишь, я тебе о портрете говорила? И о том, что отец Сергий после решил, что княжна невиновна… что оговорили ее… знаешь, почему?

– Почему?

Надо говорить, пусть о делах давно минувших дней, но лишь бы она, Галина Васильевна, не задумывалась о нынешнем происшествии и о том, чем оно Вовке может грозить.

Убийца? Смешно… или нет? Женька вспомнила вдруг, как он изменился, плывущий, чужой взгляд. И оскал. И то его, про убить, которое он сказал, убирая подброшенного кота… Вовке ведь случалось…

– Он влюбился в нее без памяти. Боготворил. И слеп был. А люди… люди помнят, какой она была на самом деле. Знаешь, порой рождаются в семье… особенные дети… нет, не в том смысле, который принято сейчас в это слово вкладывать. Раньше-то таких ведьмами звали… а от ведьмы, Женечка, добра не будет…

– А как же…

– Тоня? Вовка рассказал? Ее ведьмой по глупости, по недомыслию называют. Знахарка она. Или ведунья, вроде оно и звучит похоже, но смысл иной. Ведьмы, чтоб ты, Женечка, знала, существа зловредные. Они только и мыслят, что о том, как человека извести. Их сердце принадлежит сатане. И пусть звучит это по нынешним временам пафосно, нелепо, но зло – оно и есть зло. И княжна была таким вот злом. Я никому не говорила, но мне попался в руки ее дневник.

Белое нервное лицо.

И взгляд, в окно устремленный.

– Тогда я была на тридцать лет моложе и… бесшабашней, что ли? Вспоминаю себя и удивляюсь… сейчас действовала бы иначе, а тогда… историческая загадка и разгадка, которая сама в руки пошла. Прямо хоть книгу пиши… и хотелось написать, если не исторический труд, то хотя бы литературный. Мне мнилось, что выйдет из меня интересный рассказчик.

– Дневник…

– Украли, Женечка. Я ведь не отдавала его в музей, я никому не говорила, что нашла на старой усадьбе… это тоже своего рода воровство.

Она нервно перебирает пальцами, мнет подол, вздыхает. И разговор этот, признание, которое, вне всяких сомнений, Галина Васильевна не собиралась делать, выдают ее нервозность, высочайшую степень возбуждения.

– Мне следовало понять, что она это не оставит… ведьмы не умирают, Женечка. Они меняют тело… а я вчера ворона видела… вороны в лесах обретаются, этот же во двор слетел и ходил по ветке, важный такой, черный… на меня все пялился.

– Галина Васильевна!

– Что, Женечка, думаешь, старуха сошла с ума? Это все она…

– Давайте, я вам чая сделаю?

– Лучше бальзама подай. И себе плесни тоже… что-то я разнервничалась, да?

– Да.

– Там, в буфете, Женечка, на третьей полке… Вовка не убивал. Он мальчик славный… никого не слушай…

В буфете обнаружился строй стеклянных бутылок. Высокие горлышки перевязаны были тряпицами, а поверх старых этикеток наклеены бумажки. Вишневая настойка…

на калине… и малиновая, рубинового яркого цвета… а бальзам черен, и бутылка полна едва ли на треть.

Стаканы тут же, выводком стеклянных рыбок, которые раззявили беззубые пасти, лукаво смотрят рисованными глазами. У мамы был такой же набор. Кажется, у всех был, и Женьке неожиданно приятно встретить этих рыбок здесь.

– У Тонечки талант… она травы чувствует и людей тоже. Вчера вот заглядывала… ей Ольга не понравилась, сказала, что пустая, гнилая. Но Вовку разве переупрямишь? И не волнуйся, не любит он ее… это ему кажется, что любовь, а какая любовь, когда он тут три дня прожил и не вспомнил ни разу? Вот то-то же… – она поднесла наполненную рюмку к носу, вдохнула густой, травяно-медовый аромат бальзама. – Ушла и леший с нею… пусть не возвращается только… хотя Вовка не глупый, все-то он правильно понял. А предательства не простит… уж такой уродился… главное, ее остановить… я ведь про дневник почти никому и не рассказывала…

– Почти?

– Антонина вот знала… Владик как раз заехал… он уже в капитанском чине был. Появился с женой, сыном, и меня потянуло похвастаться… больно стало… мы ж когда-то тоже думали пожениться, он за мной ухаживал… на танцы и с танцев… а потом ссора нелепая, уже и не помню из-за чего… из-за ерунды какой-то наверняка… эх, Женечка, если бы ты знала, сколько судеб на ерундовых ссорах ломаются. Разъехались, сделали вид, что забыли друг о друге, а встретились и… как по ране живой эта его жена, сын… вот и похвасталась… чем мне еще было хвастаться? Мужем, который после двадцати лет жизни, не счастливой, но хоть привычной, обыкновенной, не хуже, чем у других, сбежал. К молоденькой. К красивой и богатой. Дочкой? Она все больше отца любила, а я не мешала… пускай себе… родная ведь кровь… и да, в городе ей, быть может, и лучше… а что с его новой женой почти одногодки, то… гнала от себя дурные мысли, в работу ударилась.

Бальзам был горьким.

И сладким.

Травяным, душистым, согревающим. И как-то стало вдруг неважно все то, что произошло, сегодня ли, вчера, позавчера… пустая у Женьки жизнь, глупая.

– Вот и хвасталась работой. Музеем своим… портретом княжны, Рогом Минотавра и дневниками отца Сергия… экскурсию устроила, благо приехали накануне пожара… да, накануне, – с каким-то удивлением произнесла она. – Буквально за сутки до пожара… я еще, глупая, радовалась, если было чему радоваться, что хоть кто-то да увидел мои сокровища… Владлен утешал, обещал по своим связям надавить, чтобы дело раскрыли… ничего, конечно, не вышло. Да и… а дневник украли. Его я показывала не всем. Ему только… и Антонине… два самых близких человека.

И главное осталось несказанным: кто-то из этих близких и родных пошел на поджог и кражу. А Женька не сомневалась, что и то, и другое – одних рук дело.

Галина Васильевна, отставив чарку, произнесла:

– Я тоже думала об этом, Женечка. Не раз и не два… никому не говорила… так и не поняла, кто, но… что есть бумаги? Ерунда, если разобраться. И я подумала так, что… кто бы ни пошел на такое, он сделал это не из блажи. Причина имелась, и веская. А значит, так оно надо было…

– Кому?