Клипп

Крылов Борис Владимирович

Спорить с Вейном, как и расспрашивать его я не стал. Осторожно раскрыв Книгу, разъединил склеившиеся страницы, заглянул внутрь...

– Это что, нелинованная записная книжка?

Вейн с тоской посмотрел на меня, неопохмелившегося идиота, выхватил Книгу, раскрыл, протянул. Я прочитал вслух:

"Легкий взмах руки, румянец на щеках.

Нежное движенье, первой боли страх.

Томные глаза, дрожащие ресницы.

Легкий взмах крыла, страданья дикой птицы.

Поцелуи, пламенные руки.

Бархатные пальцы, фортепьяно звуки.

Шорохи парчи, зашторенные окна..."

Я замолчал, задумался.

Что это? Стихи или набор слов для пения внутрь себя? Под рожок, флейту и африканский барабан, обтянутый бесплатной белой еврокожей.

Я повернулся к Вейну, но вопрос так и не задал. Молчун сидел тихо и блаженно улыбался, я смотрел на него, вспоминая...

"... впервые они познакомились лет двадцать пять назад..." Все правильно - мы дружны со школьной скамьи. Наше совместное детство прошло на чердаках и помойках. Мы чистили соседские фруктовые сады, освобождая их от излишек, дергали, как положено, девчонок за косички.

После второго четырехгодичного цикла Вейна выперли из школы за "патологическую неуспеваемость и преднамеренную молчаливость". Единственным человеком, знавшим, почему он закрыл свой рот на замок, был я. Вейн жил с матерью и сестрой. Мать пила, постоянно награждая детей оплеухами и тумаками.

Именно закалка, полученная Вейном во время семейных баталий, помогла Молчуну прозреть: еще в школе он понял, что знания, вдалбливаемые учителями в наши зеленые мозги, ложны и к реальной жизни не имеют никакого отношения. Мы - остальные - катаясь, как сыр в масле, не испытывая ни материальных, ни физических трудностей, заглатывали брехню учителей кусками, не разжевывая.

Молчун на слова, он хорошо пел, правда, не имея собственного репертуара. Я до сих пор храню три кассеты с записями его юношеского голоса. Наши пути разошлись, когда я поступил в столичный Университет, уверенный, что писательству могут "Научить заочно, без практики жизни, стоит только вцепиться в парту, да покрепче. После первого семестра я начал догадываться, что в чем-то мои расчеты ошибочны, и, чтобы набить руку, устроился в газету, совладельцем который был и остается Дед - мой двоюродный дядька - не столь старый, сколь бородатый.

Вейн, два года бродивший по стране вместе с группой хиппи, в итоге загремел в армию, вляпавшись в разгар Островного конфликта. Последствия: госпиталь, малярия, желтуха и ранение в ногу. Я, будучи, студентом, отвертелся от призыва, он - вынес в сердце боль кровавых бессмысленных схваток во имя Чести Господина Генералиссимуса. Вернувшись из госпиталя он начал сочинять сам - злые, откровенные, без промаха бьющие песни... Но очень скоро понял, что в одиночку стену равнодушия не пробить, что единственное спасение -- влиться в андеграунд. Что он и сделал. Несколько лет спустя, когда рок легализовался, Вейн вынырнул на поверхность вместе с группой "Гильотина", завоевав титул "Лучшего бас-гитариста". После одного из концертов мы встретились - я к тому времени вернулся в город несолоно хлебавши: бросил учебку на седьмом семестре.

Год спустя успехи "Гильотины" пошли на спад - Вейн никогда не выпендривался перед публикой - и группа развалилась. Почти в то же время Боб "Киндер" начал создавать новый ансамбль, он узнал, что Молчун "развелся", так что первым, кого он пригласил, был Вейн. Я вертелся поблизости и, познакомившись с Бобом на одной из вечеринок,

устраиваемых Молчуном, быстро с ним подружился. Боб "Киндер", он же - "Непревзойденный Аранжировщик", пронюхал, что я промышляю не только журналистикой, но и стихами - привлек к работе. Внешне Боб походил на могучего рыцаря, сошедшего с обложки героической фэнтэзи, на Конана-варвара, правда, без волшебного меча или шпаги, и обладал удивительной способностью располагать к себе людей. Вслед за Вейном к нему перешел "Квант" Любен, инженер-программист и клавишниквиртуоз. А спустя еще один день он притащил Сибиллу, голос которой сочетался с потрясающе-откровенной фотогеничностью. Разнообразие в мажорную жизнь группы вносил Стас: он постоянно исчезал вместе с барабанными палочками, посещая сборища коричневых. С последующими, пусть непродолжительными, но профилактически необходимыми отсидками за клетчатыми окнами. Головомойки и внушения на Стаса не действо-. вали, а его убеждения никакому логическому анализу просто не поддавались. Так что год назад, перед моим отъездом, Боб окончательно решил с ним расстаться.

Я исправно рисовал для "Континуума" стихи, - некоторые тут же шли в дело - но петь отказывался наотрез; Зачем? Если есть Боб, Вейн и Сиби? Сиби...

Ребята терзались и круто тосковали, но ни слова упрека. Страдали все, кроме нас с Сиби. Так уж вышло, мы спали вместе и часто. Но на сцене "Континуум" выглядел единым механизмом движения вперед, даже когда Вейн или Боб пели "свое".

Розовые облака растворились в тот день, когда меня представили Дочери Мэтра Города - Принцессе Милене... и я написал: "Чужой любви не замечая, мы любим то, что нам не по зубам..." Строки не пристроились к музыке, остались исповедью бумаге...

"...С тех пор прошли годы!.."

На самом деле не так много. Но! Мы успели постареть и изрядно обтрепаться.

Я внимательно вгляделся в опухшее лицо Война:

"... усталые глаза, нос картошкой, всклоченные волосы, бакенбарды, торчащие перпендикулярно вискам, подбородок, выбритый вчера и торопливо - разрозненные седые щетинки протыкали его с откровенным вызовом..."

– Поброжу по берегу, - сказал он, резко обернувшись, перехватив мой любопытный взгляд. Ткнул пальцем в книгу:

– А ты...

– Договорились, - ответил я.
– Иди-иди, не сопи над ухом!

"Хотя я не был на войне,

И не стонал под артобстрелом,

Кровь не сдавал в актив стране,

Не рисовал плакаты мелом:

Я вместе с вами,

Я - как вы - погиб".

Я задумался, силясь вспомнить: чьи это строки? Откуда я их знаю? Неужели Тилл У. сочинил их за тот год, пока я отсутствовал? Слышать не мог, но уверен, что знаю. Ерунда - я их где-то уже читал: знакомые близкие слова.

"Война ушла, распотрошив могилы,

В гробы насыпав градин из свинцовых туч..."

Я суетливо перевернул страницу:

"Печаль и боль, боль и печаль

Затмив и ревность и любовь,

Меня грызет свинец и сталь.

Боль и печаль, печаль и боль

Сталь режет раны,

Горе сыплет соль..."

Слова, сложенные в строки, строки срифмованные в стих. Я пытался сочинять похожее, когда читал Ремарка, Барбюса и Олдингтона.

Глава "Боль прошлого" заканчивалась послесловием автора: