Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Мне дела нет, что вы тут кричите... Надо было выслушать казаков до конца, тогда поняли бы, о чем речь... Мне дорога целость отчизны... А судить, кто изменник, будет король.
— Надо уметь пользоваться обстоятельствами, тогда и медведя можно заставить танцевать, — кричал с места Адам Кисель. — Правильно делает пан канцлер!
Когда казацкие послы очутились за дверьми зала, Вешняк спросил у правителя канцелярии:
— На этом, вашмость, можно считать нашу миссию законченной?
— Теперь ждите ответа.
— Как долго?
— Сколько того захотят паны сенаторы, — сухо сказал
V
Каждое утро гетман Хмельницкий спрашивал писаря Зорку:
— Не вернулись? — и, не ожидая ответа, прибавлял: — Засиделись казаки, засиделись. Сколько ты, вашмость, ехал до Варшавы?
— Двадцать четыре дня, пане гетман.
— Засиделись.
Гетмана беспокоила и судьба его депутатов и слухи о посполитом рушении. К войне он был готов: уже сейчас в его армии было больше сорока тысяч казаков, а они все прибывали. Чуть не целый полк привел с Подолья храбрый полковник Иван Богун, из Полтавы прибыл со своими казаками Мартын Пушкарь, с Волыни Небаба — всё полковники, прославившиеся не в одном бою сметливостью и храбростью. Теперь вставал другой вопрос — как снабжать армию? Война, как известно, имеет жадную глотку и широкую пасть. До сих пор пользовались закромами панских имений, но ведь они ничем не пополняются: крестьяне поголовно бросают серпы и идут толпами на призыв Хмельницкого, чтобы навсегда избавиться от рабства, стать вольными казаками. Сено стоит некошеное, хлеба осыпаются.
Сегодня опять прибыла куча повстанцев с берегов Ворсклы. Генеральный обозный, увидев, что все они пешие и вооружены только вилами и косами, сказал сердито:
— У себя дома воюйте с панами; нам нужны не рты, а воины!
— Повоевали уже всех — и панов и католиков, пане полковник! — гордо крикнул их атаман.
— А чем кормить вас будем? Возвращайтесь по домам!
Повстанцы ушам своим не верили. Атаман, все еще в возбуждении, возразил:
— Да по торбе сухарей каждый имеет!
Но генеральный обозный даже не дослушал его, повернулся и пошел к себе в канцелярию.
Повстанцы наконец уразумели, что их не принимают. Мечта стать казаками вдруг развеялась. Они стояли растерянные, беспомощные, пока наконец один со злостью не ударил шапкой оземь.
— Не я ли говорил: когда это кармазины были свитке родня? Идемте, люди...
Но в это время на крыльцо вышел разгневанный Богдан Хмельницкий и властно крикнул:
— Стойте, люди! Верно это, в обозе у меня трудно с хлебом, а умные говорят: хлеб родит солдата. Надо кому-то и на земле работать, а то, если все хлопы станут казаками, и нам и вам есть нечего будет! Но раз уж вы пришли помогать Хмелю шляхту бить — последним куском поделюсь. Идите к писарю, пускай заносит в список.
— Вот это казак! Это наш! — радостно зашумели повстанцы.
Генеральный обозный все это слышал из окна и встретил Хмельницкого насупившись.
— Пане гетман, подобрали же все, что было вокруг.
— Ты говорил, с Московщины идут обозы с хлебом.
— Но ведь за этот хлеб надо деньги платить, а мы еще своей монеты не чеканим. А войну, говорят, выигрывает тот, у кого до конца остается талер в кармане.
—
— На днях должны прибыть из Москвы пушки. Может, подождем, пане гетман?
— В пути встретим. А сейчас займемся дипломатией. Пане Зорка, садись и пиши.
— От полковника Кривоноса гонец прибыл. Может, пан гетман сначала его выслушает?
— Что привез?
— Повстанцы полковника Головацкого взяли Гомель. Вырезали больше трех тысяч панов и рендарей.
— А белорусов не обижают? С хлопами не ссориться!
— Говорит, хлопы и там уже против панов воюют, а не то к нам пристают!
— Хорошо, потом послушаем, а сейчас почитаем письмо.
— Прошу прощенья, пане гетман, еще не все.
— А чего ты мнешься?
— Полковник Кривонос передает, будто наших послов в Варшаве посадили на кол!
— Что? — Хмельницкий схватил за грудь худощавого Зорку и так тряхнул его, что у того голова чуть не оторвалась. — Повтори, что ты сказал?
— Но...
— Моих послов на кол? — кричал Хмельницкий с налитыми кровью глазами. — Это они так трактуют мои мирные предложения? Думают, Хмельницкий испугался? Ну, коли так, погодите же! Где гонец?
Гонец передал гетману письмо, но о делегатах сказал, что слухи эти недавно пошли в войске полковника Кривоноса, а правда ли это — неизвестно.
На другой день войско выступило из Чигирина. Каждый полк отличался от другого цветом знамен и жупанов. Войско все было на сытых конях, у каждого казака — сабля и пистоль, а в первых сотнях еще и копья, на которых полоскались цветные флажки. Позади, на лафетах и просто на возах, везли больше пятидесяти пушек, везли пули и порох.
Только двинулись с места, кобзари заиграли новую песню:
Гей, не дивитесь, добрые люди,
Что Украина восстала,
Что за Дашевом да под Сорокой
Множество шляхты пропало...
Песня была звучная, пелась легко, говорила о сегодняшних боях казацких, и ее подхватывали все полки. Эхом раскатилась она по степи. Заслышав песню, селянские хлопцы кидали косы, рыбаки оставляли сети в воде, а сами, кто как стоял, бежали на звук песни, чтоб присоединиться к казакам или хоть взглянуть на гетмана. Он ехал впереди, а по левую руку его — Тымош. Это был уже настоящий казак, с таким же мужественным, как у отца, лицом, хоть оно и было изрыто оспой. Хмельницкий, стараясь перекричать песню, говорил ему:
— Ислам-Гирей с тобой хорош, дорога тебе знакома, будете просить, чтоб и на сей раз хан помог нам конницей. Скажите, армии теперь с повстанцами сто тысяч, а понадобится — и двести выставим. А Украина, считай, вся уже очищена от поляков.
— А коли спросят, можно ли брать на Украине ясырь? — спросил Тымош.
У Хмельницкого, как от судороги, искривилось лицо, он помрачнел и ответил не сразу:
— Теперь чуть не каждый посполитый стал казаком, терпеть больше не станет. Впереди лежит Польша, недалеко доскакать, а на Украине уже и брать нечего.