Клуб любителей фантастики, 2003
Шрифт:
Все-таки она — ваша. Со мной она так, постольку поскольку. А вас любит. Вы ведь вырастили ее. А Алина…
— Алину я не держу. Между нами, я ее никогда особо и не любил. Доброе дело хотел сделать, а оно вон как обернулось.
— Зря вы так. Давайте уж цивилизованно решим…
— Нет, — сказал я и ударил.
Он упал неожиданно легко, словно ватная кукла, и остался
«…вот и умница вот и хорошо так и надо было сделать теперь по крайней мере одна проблема решена а я тебя никогда не подведу не зря же ты меня искал и я больше не сержусь что ты бросил меня одну ты раскаялся и понял что не можешь без меня жить а теперь пошли решим остальные проблемы и все мы будем свободны вот я вот вот вот…»
Она стояла в мокрой от росы траве, ярко-белая, сверкающая на утреннем солнце, нарядная, размером чуть больше телефонного аппарата, и я вдруг ощутил странную слабость и покой, словно меня качала на руках мать.
— Откуда ты? Откуда вы все? — только и спросил я. Она не ответила, потому что по саду, перепрыгивая через какие-то бетонные блоки и груды битого кирпича, неслась во весь опор дочь Алины в шортах и цветастой пижамной майке встрепанная и насмерть перепуганная. Я протянул руки, поймал дрожащее тело, прижал к себе голову, поцеловал в волосы, успокаивая:
— Ну, ты что? Ты что?
— Папа! — всхлипывая, бормотала она. — Пойдем! Пойдем отсюда! Я все знаю. Никому не скажу. Будем считать, что он просто упал. Я никому!.. Только пойдем! Ты что, не понимаешь, — целые поселки не выселяют просто так! Это смертельно опасно! Они… они… если поддашься, тебя просто не будет! Они и меня пытались обработать. Это же страшная сила, папа!
— Да ты посмотри! — я развернул ее за плечи и показал на Мавель. — Какая же это сила? Видишь, какая она маленькая? Это просто мой друг. Я ее очень давно искал…
— Конечно! — со злой обидой отозвалась моя падчерица. — Они именно друзья. Как собачки! На все для тебя готовы. А ты подумай — зачем?.. Это ты такой добрый, что готов был жениться на женщине, беременной неизвестно от кого, да которая, к тому же, тебя не любит и не уважает, а просто соседских усмешек боится! А они — не такие. У нас в школе одна завелась, так теперь хоть не ходи туда! У всех крыша поехала. Морды друг другу бьют, матерятся, злые все… В Москве, говорят, полно этих твоих «друзей», они там в домах, в метро, везде… Я думаю, они или с другой планеты…
«… нет нет нет…»
— …или здесь образовались… да это неважно, главное, что это ведь не животные, не люди, с ними нельзя по-человечески! Не верь ты этой гадости!..
Я видел, что ей страшно. Что она с трудом сдерживает этот страх, бьющий через край ее души.
— Папа! — умоляюще сказала она. — Неужели ты не понимаешь, почему жизнь стала такой скотской? Никому ничего не надо, никто никого не любит, никто никому не нужен… Сидят сотни тысяч… да миллионы зомби, уткнулись в говорящие ящики и отключили мозги… Этим же., им же не надо, чтобы мы друг друга любили, чтобы у нас душа была… им надо, чтобы мы любили только их… тогда им хорошо..
—
— Папа, — укоризненно повторила она. Мои пальцы легли на ее тонкую шею и чуть сдавили ее. Я хотел только одного: чтобы она замолчала.
— Ничего не говори — попросил я. — Просто посмотри на нее. Пока ты переваривала известие о том, что я, оказывается, тебе не отец, а твоя мама устраивала свою личную жизнь, вот эта крошка любила и ждала меня…
— Правильно. Они и выискивают таких. Одиноких, никому не нужных. Особенно часто липнут к женщинам. Живет себе такая тетка, дети у нее, хозяйство, стирка, готовка, телевизор. Пока она суетится, в ней вроде бы есть необходимость. А помрет — и не заплачет никто по ней. И она это понимает. Муж ее давно не любит, дети ею пользуются, а тут приходит вот такая крошка…
— И что же тут плохо о?
— …или вот тот же дядя Костя, к которому ты неудачно в гости сходил. Не было детей, жена пилила, мать по врачам гнала, мужики за глаза сплетничали… Или дурешка эта, которая тебе твою погибель продала. Мать у нее пьет, водит к себе кого попало, отец неизвестен, изнасиловали ее недавно… а девке быть как все хочется, вот и придумывает себе то одну семью, то другую, и в каждой обязательно папа, а у самой на мороженое не хватает и выхода никакого, только в детдом…
— Деточка!
— …или даже ты. Ты-то знал, что я не твой ребенок. И знал, что мама тебя только терпит. И сын у тебя, по-моему, все-таки идиот, ты уж извини. Судя по его выходкам..
— Ты заткнешься или нет?! — заорал я.
— Послушай, — терпеливо сказала она. — Есть масса людей, к которым они никогда не прицепятся. Ни за что. Потому что эти люди счастливы и без них. У них главное есть: они кому-то нужны. Вот я, например. Ты не знаешь, а Юра меня любит. И я его люблю. Поэтому никакие крошки с шестеренками..
Я сдавил ее горло сильнее, ощутив, как судорожно бьются под пальцами тонкие артерии. Она попыталась сглотнуть, потом выдавила через силу, краснея и ловя воздух.
— Скоты мы все-таки… друг с другом, как звери… а эту гадость любим… жалеем… Папа, нет, не надо!!!
Она вцепилась в мои руки, пытаясь оторвать их от себя, словно это были две змеи. Брызнули слезы. И вдруг обмякла — так быстро… Я подержал ее еще немного, полминуты, не больше, и уложил в прохладную сырую траву. Из кармана ее шорт что-то выкатилось, я поднял и увидел крохотную копию Мавель в детстве. Мертвую, раздавленную каблуком.
Несколько секунд я бездумно сидел у босых ног дочери, держа на ладони немую игрушку. Потом встал, взял Мавель на руки и посадил себе на плечо. Она устроилась и начала напевать мне на ухо тонким мелодичным голоском. Я успокоился.
Утро только начиналось, и мне нужно было успеть домой до того, как проснется Алина — моя проблема номер три, и сын — проблема номер четыре. Первые две уже не занимали мои мысли.
Кто-то стоял на гребне насыпи, взъерошенный, лохматый, в нескладно сидящей одежде, и тень его казалась невозможно длинной. Он смотрел на два освещенных солнцем тела, на меня, на Мавель, на мертвый поселок, и тихонько насвистывал.