Клуб отъявленных негодяек
Шрифт:
— Е-мое-е-е…
На виске, словно грим на Хэллоуин, выдавалась бордовая дорожка. В экране телефона она была лишь темно-серой, но от Оли не скрылось, как шрам выделяется на бледном фоне ее лица.
Миша не ожидал от Оли такой подлости. Он тут же отнял ее телефон, чтобы она больше не пугалась, но было уже слишком поздно. Оля заплакала, хотя от этого место удара болело все больше.
— Тише, тише, — начал успокаивать ее Миша.
У него получалось плохо. Во-первых, они все еще шли по коридору и каждый шаг отзывался болью, словно Оля была русалочкой. А во-вторых, от его
Миша больше не предпринимал попыток ее успокоить. На улице было холодно, но почувствовать этого ни Оля, ни Миша не успели. Медпункт находился неподалеку от корпуса, где располагался актовый зал, и шли они очень быстро. Так что уже через две минуты Оля сидела на кушетке, рядом с медсестрой и всхлипывала.
Миша переминался с ноги на ногу у двери, а Оля старалась не смотреть в его сторону. Вообще-то, это ему должно было сейчас быть неловко, но Оля почему-то сама ощущала это чувство.
Медсестра, пожилая женщина с серыми волосами и вытянутым лицо, сначала спросила, что случилась, а потом стала что-то бесконечно долго писать.
Оля смотрела прямо перед собой, подавляя желание снова прикоснуться к виску.
— Вы можете идти, Михаил Русланович. Спасибо, что помогли…
И опять этот Михаил Русланович! Оля поджала губы, не ощутив при этом очередного приступа боли, что было хорошим знаком. Доселе Миша казался ей практически идеальным, но, кажется, у него была некая зацикленность на том, чтобы заставлять называть себя по имени отчеству. Странно, что он так и не попросил об это Олю…
— Я останусь. Наверное, ее придется проводить до комнаты.
Ее? У Оли есть имя! Почему не сказать Олю? Или Ольгу Сергеевну, если ему так больше нравится.
— Не волнуйтесь, — сказала медсестра, поворачиваясь к Оле, но обращаясь к Мише. — С ней все в порядке. Просто ушиб.
Если бы Оля услышала эти слова еще минуту назад, то вступила бы в жаркий спор. Ушиб ощущался как тяжелые побои. Но сейчас боль стала стихать и, если не прикасаться к виску, вовсе исчезала.
28
Медсестра смочила ватный диск содержимым какой-то белой бутылочки, а затем стала аккуратно протирать им висок. По кабинету пополз едкий запах спирта. Она то и дело отстранялась и щурилась, а потом сказала:
— Даже зашивать не нужно.
До того, как медсестра об это сказала, Оле даже не приходила мысль, что рана может быть настолько серьезной, что ее придется зашивать. Так что теперь она переживала вдвойне сильнее.
Медсестра еще немного работала ватным диском и присматривалась к шраму Оли. Затем она встала и подошла к небольшому холодильнику, который стоял у противоположной от входа стены.
Не сговариваясь, Оля и Миша посмотрели друг на друга.
— Прости, — одними губами прошептал Миша.
Оля снова лишь поджала губы. Обида не прошла, хотя конкретно на Мишу Оля обижалась меньше всего. Вот если
Медсестра протянула Оле небольшой резиновый мешочек зеленого цвета. Он был ледяной. Оля приложила его к виску, это было не приятно, почти больно. Но если бы на ее голове осталась шишка, Оля не вернулась бы на бал и вообще в КОН после каникул. Она бы стала отшельницей, чтобы было как меньше свидетелей ее позора. Она всегда была очень аккуратной и даже в детстве у нее не бывало шишек. А тут так попасть!
Молча Оля и Миша покинули медпункт. Оля прижимала мешочек к виску, стараясь не обращать внимания на то, что сейчас ее пальцы одеревенеют, так как кроме мешка их замораживал еще и уличный холод.
— Вернемся? — робко спросил Миша.
— Если обещаешь больше не бить меня, — сказала Оля, удивляясь тому, как легко дались ей эти слова.
Шутка была не смешной, но Миша улыбнулся, а затем и Оля тоже улыбнулась. Они добрели до помещения, где находился актовый зал в молчании. Оля чувствовала, как мороз щипает ее за щеки. Наверное, она вся раскраснелась. Оля знала, что ее веки опухли, макияж потек, и вообще лицом она напоминает Деда Мороза, который страдает алкоголизмом.
Но Миша все равно взял ее за руку. Он бы взял и за вторую, но ею Оля держала замороженный мешочек.
Недолго они смотрели друг другу в глаза, а затем, снова не сговариваясь, рассмеялись.
— Извини, что так получилось! — сказал Миша и Оля не понимала, как можно вот так выглядеть одновременно радостным и раскаивающимся.
— Прощаю, — сказала она. — Но при одном условии.
— Каком?
Оля не ответила, а лишь подошла ближе. Словно по заказу, музыка из актового зала зазвучала громче. На улице ее было почти не слышно, но все же она была громче порывистого дыхания Оли, а этого было как раз достаточно.
Миша забрал у Оли лед и положи его на парапет. Музыка была медленной, но разобрать для какого она танца было невозможно. Поэтому без определенного плана на движения Оля положила руки Мише на плечи, а он ей на талию.
Вероятно, когда произносят фразу «танцевать на балу» имеют в виду вовсе не ту картину, в которой сейчас участвовала Оля. У нее не должен был быть рассечен висок, не должны стучать зубы от холода. Движения должны быть амплитудными и на паркете, а не на сером булыжнике и такими тесными, как сейчас.
Света еле хватало, чтобы Оля могла понимать, что выражает лицо Миши. Но, наверное, даже с закрытыми глазами она могла сказать, что он улыбается. И смотрит на нее.
— Знаешь, тебе больше идут кудри.
Миша провел рукой по волосам Оли.
— Правда?
Всего несколько секунд ее прядь просачивалась между пальцев Миши. Она даже не могла этого ощущать, но все-равно чувствовала, как покраснели щеки. Хорошо, что они и до того больше не отличались бледностью.
Ночь была лунной и звездной. И очень холодной. Пальцы Оли, которые держали лед у виска, уже совсем не ощущались, но Оля не хотела прерываться на то, чтобы зайти внутрь здания. Рядом с Мишей было тепло.