Клятва Гарпократа
Шрифт:
— Чьего? — ответил Бьярни. К нему возвращалось прежнее присутствие духа, и то, что все прочие проигнорировали его реплику, нисколько этого настроя не сбили.
— Ра- Гарахути никого не принимает и никому не отказывает, — учтиво ответил Христофор. — Ничего не ест, кроме песка, и ничего не пьёт, кроме дуновений хамсина, сирокко и их братьев. Мы сейчас направляемся к нему рассказать о происшедшем в его владениях — вы пойдете следом?
— Отчего же нет, — кивнул я.
Только мы не пошли, а поехали. Христофор мигом вскинул обеих девушек себе на плечи, вороной песик, осклабясь
После довольно долгой и тряской пробежки мы, наконец, оказались рядом с крутой песчаной горой. Траншея рассекала этот бархан пополам, стены ее были укреплены булыжниками. Позже я сообразил, что это камень был изначальным, а песок пришел позже.
Нас ссадили со спин и плеч и предложили зайти внутрь священного холма — а что он был именно священным, никто из нас не сомневался. Собаки следовали за нами по пятам, полулюди (или называть их так неполиткорректно?) остались стеречь вход.
Внутри оказалось вполне обжито: какие-то пестрые полотнища, слегка присыпанные вездесущим песком, гладкие булыжники для сиденья или чего иного. По мере продвижения вглубь в известковых стенах появлялись ниши в виде арочных углублений, выстроенных рядами. Выглядело это очень изящно.
И вот что еще: никаких гибридов. Те существа, которые приветствовали нас по пути, были людьми — или животными: кошками необыкновенной величины, собаками размером со львицу.
Коридор постепенно расширялся, пока его не замкнула высоченная башня без крыши. Внутри стояли жилища или небольшие храмы: куполообразные хижины вблизи окружали невысокую пирамиду кольцом, а далее теснились вплоть до стен.
А перед самой пирамидой стоял самый настоящий сфинкс.
Далеко не такой огромный и потрепанный жизнью, как в Гизе. Видно было, что его тщательно хранили и освобождали от песчаных наносов и, похоже, полировали ему шкуру — так она блестела. Впрочем, львиное тело было гладким — ни единого волоска, кроме как на кончике хвоста. Когти были отполированы с особой тщательностью. Человеческая голова отличалась правильностью черт, длинные волосы были убраны под классический полосатый платок и падали из-под него красивыми прядями: явное нарушение канона.
— Он дремлет — и не дремлет, — сказал наш проводник. — Приблизьтесь так, чтобы он мог вас видеть.
Все-таки сфинкс был огромен: для того, чтобы стать глаза в глаза, понадобилось совсем немного к нему подойти, примерно на уровень внутреннего кольца хижин. Чуть дальше — и ты окажешься у него между протянутых лап, а то и прямо под точеной бородкой.
И тут сфинкс открыл глаза.
Зеницы. Очи.
Огромные и бездонные, как колодцы.
Сияющие, как двойное черное солнце.
И спросил голосом, похожим на львиный рык — тот самый, что мы слышали давеча в песках.
— Привет вам. Мое имя Ра-Гарахути, или по-иноземному Гармахис. Мое прозвище — Лев Пустыни. Мой знак — Восходящее Солнце. Говорите со мной о вашем пути и цели.
И
— Тебе тоже привет от нас, о Лев Пустыни. Мы ищем жизнь повсюду, где можем найти. Нет у нас иной цели.
— Вы ее нашли. Что дальше? — спросил рыкающий голос.
— Это уже второй раз, как мы говорим с разумными, о Ра-Гарахути. В тот раз дали нам одну вещь, чтобы мы принесли ее сюда, — может быть, награду, может статься, загадку.
— Загадку? Я люблю загадки, — ответил сфинкс гораздо мягче.
— В каком смысле — задавать или отвечать?
— В обоих.
Тогда Бьярни полез себе куда-то за ворот и достал серебряную статуэтку пумы.
— Вот она. По правде сказать, это и для меня загадка, достойнейший Лев.
— Почему ты так меня называешь? Потому что я так назвался? Или ты считаешь, что человеческого во мне куда меньше, чем звериного?
— Нет, только потому, что Львом называли того, кто в самый первый раз переправлялся на плечах Христофора, — ответил Бьярни.
— Быстр ты на ответ, — сказал сфинкс. При этом нам почудилось. Что его точеные губы тронула улыбка. — Добро тебе: я твою кошку — или это кот? — приму. Но что же за подарок, если к нему нет объяснения? Расскажи нам.
— Вот влипли, — пискнула Марикита. Величавость здешней атмосферы, очевидно, подействовала на нее с обратным знаком. — Этой сказочки никто из нас, лесных, не помнит. Попалась тогда Филу под руку — и всё.
— Зачем помнить, когда можно выдумать? — спросила ее Ситалхо.
А я уже начал — совершенно неожиданно для себя — говорить плавно и зычно, будто не забивало мне горло песком и пылью здешних дорог.
— Я назову эту сказку… да, именно так:
Сватовство к Ируйн
Эту повесть мой славный дед по имени Бран рассказывал не иначе, как взяв на колени самого крупного из наших дворцовых котов и поглаживая его по ушам и по пузу, а потом слегка приподнимая его с места за большие уши с кисточкой на конце, отчего тот начинал зло урчать без перерыва:
— Мррр-миау-ау-ау-ау-а! Миау-у-рр!
Похоже на боевой клич? Именно так, по слова деда, пели, разъярившись, прекрасная дама Ируйн и кавалер по имени Ирусан, славнейшие из славных. Те, от которых есть пошла вся вертдомская кошачья порода. И сразу же после этого, откашлявшись, начинал говорить.
«Был в одной из ирландских земель владыка по имени Эоган. Его любимую дочь Айфе воспитывали двенадцать женщин благородной крови, чтобы привить ей любовь к учености, чувство долга и хорошие манеры. Содержались все эти женщины вместе с Айфе в отдельном доме, красивом и хорошо укрепленном.
Случилось так, что один могучий и знатный воин выступил в поход против земли Эогана. Имя воину было Дубтах, и с ним было трижды по девять людей. Напали они на большой и богатый дом, что одиноко стоял на пустоши, подожгли его и убили всех, кто там находился, кроме одной девушки, которая спрыгнула с крыши в самую гущу воинов Дубтаха и силой расчистила себе дорогу к лесу. Девушка эта была Айфе, а убитые — двенадцать ее воспитательниц и их служанки.
Так и не узнали люди, кто учинил это смертное злодейство.