Клятва
Шрифт:
Баркас двигался куда быстрее лодки, и до Катума они ехали всего полтора часа. Как назло, небо было затянуто облаками, и ни единая звёздочка не оживляла густую темень. Только проскальзывала иногда луна в обрывках небесной пелены, бросая блики на воду.
Элья сидела в небольшой каморке, внутри, с одним тусклым светильником. Через крохотное окошко было видно, как на палубе свет одного из трёх кристаллов очерчивает тёмную фигуру Макоры и высвечивает её волосы до белизны. Колдунья подставляла лицо ветру и иногда запрокидывала голову. Она явно получала удовольствие от происходящего. Элья завидовала. Во-первых, она точно была уверена, что вовсе
Всё из-за Герека, на самом деле. Если бы не дурацкая клятва, у Эльи были бы силы как следует обдумать ситуацию, а потом уже соглашаться ехать с Макорой… или не соглашаться, что скорее всего. Проклятье!
Элья достала висевший на её груди амулет. Жёлтый кристалл светильника как будто бросил на металлический костерок в венке не только блики, но и частичку своего тепла. Небольшого — но достаточного. С Эльи тут же слетела вся злость; ей вспомнилось, как Герек рассказывал ей о кострах, о том, что для людей Лесного Клана костёр, разожжённый в ночи — это признак места, где тебя ждут. Ей бы хотелось однажды пойти на свет костра, а достигнув цели, просто усесться рядом с кем-то. И вдруг почувствовать себя на своём месте, ощутить, что достигла цели…
«Твоя цель — это зеркало», — напомнила себе Элья.
Она убрала амулет обратно под платье. Закрыла глаза. Хоть бы всё получилось…
***
К тому моменту, как баркас причалил к Катумской пристани, Элья уже плохо соображала, что происходит. Её начало клонить в сон, и в память впечатались только парящие среди темноты жёлтые огни — это была, собственно, пристань и лестница, ведущая на вершину отвесных скал, которую освещали несколько вмонтированных в ступеньки кристаллов.
«Я иду по лестнице из света», — пронеслось у Эльи в голове.
Она довольно быстро устала, и всё больше отставала от Макоры, которая легко и без усилий шагала вверх, не делая передышек.
Потом было небольшое путешествие по сонным, поросшим травой холмам. От твёрдой, как камень, земли исходило тепло — память об ушедшем дне. Здесь гулял ветер, а россыпь огоньков говорила о близости города. Однако туда Макора не пошла — колдунья с уверенностью шагала мимо, сквозь ночь, к полосе каких-то деревьев, протянувшейся вдоль горизонта.
«Тут-то она меня и прикопает», — вяло подумала Элья.
Однако деревья оказались небольшим перелеском, а за ними был ещё один город — туда Макора и направилась.
— Добро пожаловать в Горго-кен, — сказала Макора. — Тебе здесь понравится.
В её тоне прозвучало что-то вроде насмешки, однако Элья была не в силах задумываться об оттенках интонаций своей спутницы.
Городские ворота оказались открытыми. Сидевшие в будке стражники бдительно глянули в прорубленное в бревенчатой кладке окошко, но увидев двух женщин, практически без вещей, выходить поленились.
При свете дня городок, наверное, можно было бы назвать «белокаменным», но сейчас он имел голубой, с жёлтыми пятнами, раскрас — словно бы каждый из этих домов со строгими башнями был, на самом деле, каким-то невиданным заморским зверем гигантских размеров. Все эти звери дремали в тени раскидистых ив и кутались
Этот берег озера и сам по себе был высоким, однако пласты земли поднимались ещё выше. Мощёные улицы, извиваясь, стремились вверх, вверх, вверх… Некоторые из этих улиц были лестницами, а на стенах домов даже имелись перила…. Впрочем, таких мелочей умаявшаяся Элья не замечала. Она устало шла за своей провожатой и мечтала лишь о том, чтобы поскорее оказаться на месте — а потом, желательно, ещё поесть и прилечь.
Дом, к которому её привела Макора, стоял на одной из особенно узких извилистых улочек. Небольшой, аккуратный, с мезонином. Одно из окон источало приглушённый жёлтый свет.
На стук вышла пожилая женщина с большими выцветшими глазами. Она была очень вежлива и даже приветлива, однако казалась словно потухшей изнутри.
— Дорогая Ольда, я бесконечно признательна тебе за то, что ответила на моё письмо!
В этот дом Макора вошла совсем по-другому, не так, как входила в гостиничный номер Эльи. Она здесь была не хозяйкой, а всего лишь благодарной гостьей — бесконечно признательной, именно. Кротко опущенные глаза, разговор о долгом пути и размышления о грядущей погоде…
Элья поняла, что у колдуньи есть несколько стилей «появления», для разных случаев. Причём она чувствовала, что дело не в возрасте и не в социальном статусе того, перед кем появляешься, а в тех целях, которые преследует Макора. Ольда была ей необходима для того, чтобы бесплатно останавливаться в Катуме, а значит, к ней следовало проявлять доброжелательность и почтение. А вот для Эльи колдунья была кем-то вроде дружелюбной наставницы. Макоре явно было нужно, чтобы девушка ей доверяла. Интересно, зачем? Неужели она что-то подозревает?..
На следующий день Макора, объявив о том, что ей необходимо уладить какие-то дела, ушла и пропала. Она не появилась ни через несколько часов, ни ночью, ни утром… Зато утром пришёл почтальон и принёс письмо на её имя. Письмо получила Ольда и отдала девушке:
— Сохрани, передай, когда придёт.
Элья тупо и, в то же время, с некоторой опаской, ощущаемой как холодок меж лопаток, уставилась на конверт в своих руках, с обломком сургучной печати на язычке.
Письмо вскрывали. Но кто? Ольда?.. Вряд ли, она лишь дошла от входной двери до комнаты Эльи, у неё не было времени взломать печать и прочитать письмо.
Элья соединила два обломка сургуча вместе. Герб ни о чём ей не говорил. На лицевой стороне был написан только адрес с пометкой: «Для Макоры». Ей писал кто-то, кто точно знал, что она будет проживать именно в этом доме, у Ольды… И, должно быть, сообщение было очень важным.
На секунду Элья представила, как она говорит Саррету: «Я узнала, что замышляет Макора!». А Саррет… хм… скажет, что она молодец. Или даже просто одобрительно кивнёт… уже немало. Элью совершенно не смущало, в каком ключе она иногда думает о Саррете — она прекрасно понимала свои границы, понимала, что она безродная актриска с сомнительным прошлым, а значит, никогда не составит конкуренцию такой жене, как Клесса, пусть даже и нелюбимой; и вообще, она нежить, чего уж там. Однако сердцу не прикажешь. Придётся смириться и как-то жить с этим, стараясь ничем себя не выдать. Впрочем, Элья знала, что хорошо научилась притворяться. Никто ничего не поймёт. Никто не помешает ей думать о том, о ком ей хочется. Никто не помешает ей чувствовать — если уж она вспомнила, как это делается…