Ключ от этой двери
Шрифт:
– Ты смеёшься? Половина мебели в печку только годится! Там как на поле боя! Всё в крови было, только что трупа не нашли! Вон он сидит, живой! Как вы там так сцепились-то?
– Мы не сцеплялись, – твёрдо сказала Аяна, вспоминая, как Конда лежал рядом, а потом бил по двери рядом с её головой, и чуть не передёрнулась от хлёсткой боли за грудиной.
– Да уж куда тебе, – сморщился Онодоре. – Тебя плюнь – переломишь. Уж прости, приятель. Хлипкий ты. Он бы тебя двумя пальцами придавил, он же страшный и здоровенный, хоть и... Может, поешь чего? Пивом-то не
– Я не хлипкий! – разозлилась Аяна, ударяя кулаком по столу. – Я могу за себя постоять!
– А ну, покажи-ка эту свою руку, – хмыкнул Месмералл, выставляя дюжий кулак в середину стола.
– Грубая сила – это не главное, – слегка обиделась Аяна и спрятала руки под стол. – Я умею обращаться с ножом. Вот.
Рука скользнула за камзол, и рукоять ножа привычно легла в неё. Аяна легко встала и развернулась, шагая через лавку к двери, ощущая, как слегка, совсем чуть-чуть, пошатывается дощатый пол под ногами, потом размахнулась.
Нож летел, будто хищная птица, наметившая добычу в высокой степной траве, пикирующая вниз в последнем, предрешённом, единственном движении, которое уже не остановить и не предотвратить.
Лезвие ловко и плотно вошло в полотно двери, и парни присвистнули, а Аяна выставила подбородок.
– О, ничего себе.
– Вот тебе и хлипкий!
– Надо тоже поучиться!
– Ну, это много кто умеет, – сказал Фирсад, глядя на довольную собой Аяну.
– Да ладно! – дерзко глянула она на него. – А вот так?
Она порылась в сумке и выудила треугольную метательную пластину.
– Спорим, попаду не дальше ногтя рядом? – весело подмигнула она слегка плывущему Фирсаду.
– Не-е-е, приятель, – рассмеялся Перт. – Ты окосел.
– Ни в жизни, – кивнул Като.
– Да ну! – ещё чуть дальше выставила подбородок Аяна. – От трёх кружек-то? А ну, глядите!
Все замерли, сосредоточенно глядя на её руку и боясь пошевелиться.
Аяна зажала пластину двумя пальцами, прищурилась и отточенно отвела руку, медленно замахнулась, прикусив кончик языка... Пластина выскользнула из её пальцев, и уже в этот миг видно было, что она летит туда, куда Аяна и задумывала. Ать! Вот так-то! Она восторженно подняла брови, начала выпрямлять спину, гордая собой, чтобы замереть в предвкушении одобрительного "О-о-о!" в исполнении хора парней. Не зря она изрешетила несчастный бок нужника, распугивая гулкими ударами птичек пасси из сарая!
Но дверь открылась.
Аяна вздрогнула, распахивая глаза, и схватила пальцами воздух, но пластина уже летела, сорвавшись, неостановимая, неудержимая, сверкая старательно заточенными рёбрами, рассекая податливый воздух.
"Трын-н-н"
Пластина косо вонзилась в открывающуюся дверь, пролетев мимо головы входящего. Аяна зажмурилась и сказала про себя несколько бранных слов из списка Верделла, вспоминая Айола, который ведь предупреждал её, что дверь...
– А ну иди сюда.
Во внезапно наступившей полной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свеч и шипением пива в кружках, её вдруг вынесло наружу,
Он стоял перед ней с пластиной и ножом в руке, и на плечо, на белый ворот рубахи капала кровь с отсечённого краешка уха. Он раздражённо мотнул головой, трогая ухо. Аяна отшатнулась. Его глаза недобро блестели. Сердце вдруг забилось прямо в горле.
– Прекрати меня таскать! – крикнула она. – Конда, оставь меня в покое! Оставь! За какой грех я расплачиваюсь!
– Лезь на лошадь.
– Нет!
– Я сказал, лезь на лошадь. Быстро.
– Я не полезу никуда! Я не помещусь с тобой в седле! И я тут с друзьями!
Она отчаянно и сердито развернулась к двери таверны, но он неожиданно обхватил её и понёс к коновязи.
– Пусти меня! Почему вы все меня хватаете!
Он вздрогнул и отпустил её.
– Лезь на лошадь, сейчас же, или я перекину тебя через седло.
Аяна хмуро шмыгнула носом, ставя ногу в стремя, и замерла. Почему она вообще должна его слушаться?
– Нет! – воскликнула она, собираясь опустить ногу.
– Я сказал!
Крик будто плёткой стегнул её, полный злобы, досады и какой-то дикой боли, она вздрогнула и испуганно схватилась за луку, забираясь наверх.
Конда взлетел за ней.
– Паде! Кестан, паде!
Лошадь, тонкая, гибкая, похожая на упругий туго натянутый лук, двинулась вперёд. Жёлтые огни окон, расплываясь и покачиваясь, прыгали мимо под стук подков о мостовую, а Аяна дрожала, ошеломлённая, зажатая между горячими руками, сжимающими поводья. Левая была обмотана какой-то грязной тряпкой. Конда прижимался к спине всем телом, Аяна пыталась отстраниться, но неудобное седло не давало ей пошевелиться, она съезжала назад, к нему, они всё ехали куда-то, и она заплакала.
– Паде!
Он направил лошадь в незнакомую тёмную арку, и Аяне на миг показалось, что он привёз её к Иллире, но дворик был другой, и они проехали сквозь ещё одну арку, потом свернули на другую улицу, и ещё раз. Вдруг он осадил лошадь, спрыгнул и потащил Аяну вниз.
– Иди сюда, – пробормотал он, стаскивая её на землю и хватая за запястье.
Он ногой распахнул дверь и втащил её за руку в тёмную комнату, потом наверх по какой-то лестнице, и, разворачивая, усадил на кровать, очертания которой еле угадывались в черноте.
– Что ты творишь? – спросил он, лихорадочно выбивая искру над столиком. – Что... ты... творишь?
Аяна сидела и плакала, глядя, как разгорается комок пакли, как Конда зажигает светильник и несколько свечей и отодвигает занавеску с окна.
– Ты лишилась рассудка? – спросил он, шагая к ней со свечой в руке. – Куда тебя понесло? Зачем ты пошла ночью в таверну пить в компании чужих мужчин? Зачем ты это делаешь?
Он смотрел на неё, а глаза в этой темноте были как два тёмных колодца, в которых плескалась тоска пополам с пустотой, и огонёк свечи отражался в них. Аяна сморщилась от внезапной оглушительной, опустошающей боли за рёбрами.