Ключ от рая

Таган Атаджан

Призвав на помощь аллаха, Язсолтан снова положила голову на подушку. Но ей не спалось. Да и боялась уснуть: а вдруг этот страшный сон снова придет к ней. Она лежала с открытыми глазами и ждала, когда раздастся «Аллахи акбер» Сейитмухамед-ишана и наступит новый день.

А когда взошло солнце, Ходжакули сам пришел к ней. Он поздоровался и остановился в дверях. Лицо его было печальным.

Язсолтан не начинала первой разговор, боялась разозлить этим Ходжакули. Но он заговорил сам:

— Гелендже, если Каушут и на

этот раз воротится целым… — Ходжакули вдруг спохватился, увидев, как задрожала при его словах Язсолтан. — То есть я не хочу сказать, что его уже убили, я даже уверен, что он вернется.

— Ты слышал что-нибудь, Ходжакули? — перебила его Язсолтан.

— Да нет, ничего… Но я хочу сказать, что если Каушут и дальше не успокоится, то я соберу свои вещи и уеду отсюда. Аллах не даст с голоду умереть, найду себе кусок лепешки если не в Ахале, так в Мары. Это лучше, чем сидеть всю жизнь как на иголках! И куда он лезет! Как будто только его скот угнали! Вот погоди, дождется он, покатится его черная голова с плеч долой!

— Не говори так, Ходжакули! Не говори про черную голову! И откуда только тебе на ум приходят такие слова!

Но Ходжакули разошелся и не слушал Язсолтан.

— Откуда? Оттуда, что я не слепой и не глухой. Многим уже эта голова не дает покоя! Сколько они в Мары чужих голов поотрезали? Знаешь? А кто начал? Твой муж, Каушут. А ведь нет ни одной головы, за которую не будет спрошено. Если человек и простит, то аллах-то не простит. И мы все будем тоже за эту кровь отвечать. Только, я думаю, до аллаха дело не дойдет. Люди сами отомстят. Мне вчера один хивинец у Ораз-хана сказал: «Смотрите, будет скоро у вас большая беда!»

— Какая беда, Ходжакули?

— А такая, что Мядемин собирается вот-вот напасть на нас. Всех, говорит, вырежу, до последнего, и детей, и стариков. Вот чего твой Каушут добился…

Язсолтан не знала, что отвечать. В душе она соглашалась с Ходжакули. Только она не верила, чтобы Каушут мог сам резать головы. Действительно, она заметила, что глаза у Каушута после похода в Мары изменились. Но она думала, что это от усталости, от вида крови, проливаемой другими. Ходжакули же выставил самого Каушута каким-то кровожадным разбойником, в котором Язсолтан не могла узнать мужа.

Ходжакули несколько минут говорил еще что-то в том же роде. Потом повернулся и ушел, обиженный и рассерженный на старшего брата.

Язсолтан еще долго думала о Ходжакули и своем муже. «Вот два человека, два брата, — говорила себе она. — Этот живет себе спокойно, ни во что не вмешивается. И никто не ругает его за то, что он не садится, чуть что, на коня и не едет то спасать пленников, то защищать каких-то сарыков… А в моего точно бес какой-то вселился…» Язсолтан действительно стала подумывать, что у Каушута помутился разум. И она решила: если на этот раз он вернется живым, то больше никогда его никуда не пустит.

Солнце

поднялось уже высоко, и Язсолтан отправилась к Бостантач-эдже, жене Непес-муллы.

На улице было не слишком холодно. Иней, выпавший за ночь, растаял, и с земли поднимался легкий пар. Радостно прыгали на обочинах дороги жаворонки. На деревьях, росших по краям арыка, еще держалась белая изморозь и под ярким солнцем придавала им особенную красоту. Кусты прошлогоднего янтака и чети были тоже в инее и издалека казались покрытыми белыми цветами. Бескрайняя степь дышала легко.

Дойдя до черной кибитки, Язсолтан услышала голос Непес-муллы, который занимался с ребятишками. Мулла объяснял, как ведется летосчисление.

— Первый год — мышь, потом корова, барс, заяц, рыба, змея, баран, лошадь, обезьяна, собака, свинья…

Мальчишки хором повторяли за муллой.

Язсолтан приподняла полог и поздоровалась с Непес-муллой.

— Элти в хибаре, — ответил мулла, — идите туда.

Язсолтан опустила полог и вышла. Когда она вошла в хибару, там никого не было. Но по традиции она сказала свое «Саламалик!» и села на кошму.

Через минуту появилась и Бостантач-эдже. Женщины поздоровались.

— Ну, как твой муж, еще не вернулся?

— Ай, Бостан-эдже, не вернулся! Он-то уехал, а мы тут остались волноваться за него! Что-то больно долго его нет!..

— Старые люди знаешь как говорили? Моли, чтобы юноша, ушедший по делу, задержался. Ибо если задержится он, значит, дело свое сделает. — Бостантач достала шерстяной сачак и положила его перед Язсолтан. — Бери хлеб, ешь. А за него не волнуйся.

Язсолтан, поверившая в пророческий дар старухи, серьезно спросила у нее:

— Но они хоть здоровы, Бостан-эдже?

— Здоровы, слава богу, здоровы.

Язсолтан развернула сачак и отломила от лепешки. Бостантач хотела было снять висевший в углу кувшин с маслом, но гостья остановила ее:

— Нет, нет, спасибо, пусть он там висит. Я уже поела, можно и товир поднять.

Язсолтан быстро дожевала хлеб, ей не терпелось рассказать старухе свой сон и услышать его толкование.

Как только товир был поднят, Язсолтан опустила голову и, волнуясь, начала:

— Бостан-эдже, я к вам пришла… Я хотела… Мне сон сегодня приснился, хочу, чтобы вы растолковали его.

— Да будет его разгадка истинной и счастливой! Говори, Язсолтан!

И Язсолтан принялась рассказывать. Бостан-эдже терпеливо дослушала до конца и ничего дурного в пересказе сна не увидела.

— У Сахата голова раскрыта потому, что его скот тут, дома. А у Каушута упала голова…

— Почему? Что это значит?

— Это значит только то, что хотя Каушут и там, но голова его и мысли здесь.

— Но почему же у них лица такие печальные?

— Потому что они устали с дальней дороги. И вообще, мне кажется, что они где-то близко…