Ключ от рая

Таган Атаджан

За несколько дней до отправления в Ахал Курбану передали коня, на котором он должен был ехать. Это был дар от старейшин аула всеми любимому сироте. Курбан, не имевший никогда в жизни даже собственного ишака, не отходил теперь ни на шаг от своего сокровища. Собственно, это не был какой-нибудь тонконогий красавец скакун, вроде тех, что брали призы на скачках, нет, это была обыкновенная приземистая лошадка, да и масти не очень понятной, но для Курбана, поскольку она была теперь его собственной, лошадка эта стоила всех скакунов

на свете.

Перед самым отъездом Курбан повел ее купать в Теджене. Подскакав к реке, он увидел довольно далеко от себя девушку, сидящую на берегу. Хотя лица ее и не было видно, Курбан почувствовал, что это Каркара. Он испугался: не собралась ли она прыгать в воду вслед за отцом, развернул коня и поскакал в ее сторону.

Каркара сидела неподвижно, смотрела в реку и, когда подскакал Курбан, лишь быстро подняла на него глаза и опустила их снова.

Курбан соскочил с коня и подошел к ней.

— Что ты тут делаешь, Каркара?

— Я пришла посмотреть на своего кровопийцу.

— Кто же твой кровопийца?

— Вот эта река.

— Река не виновата, Каркара. Это просто судьба у нас с тобой такая. У меня же, знаешь, тоже все умерли.

— Ты мужчина, у тебя совсем другое дело.

— Знаешь, пошли лучше домой, Каркара. Что люди скажут, если тебя тут увидят? Да и потом — берег пустой, мало ли кто может появиться.

— Мне теперь нечего бояться. Если даже эта черная река живьем проглотит меня, то я была бы только счастлива. А до людей мне вообще дела нет, я их видеть не хочу!

— Ты что, Каркара! Разве так можно про людей говорить!

— Да пусть сдохнут эти люди! Если бы у них хоть капля совести была, они бы не приходили свататься на другой день после смерти отца!

Курбан сразу изменился в лице.

— За кого сватали?

— Не знаю… Опять, наверное, за вдовца…

— Нет, ты не пойдешь ни за кого!

Курбан произнес это так горячо, что девушка испуганно подняла на него глаза.

— Я ведь люблю тебя, Каркара. И я тебе клянусь, что не отдам тебя никому другому…

Каркара вскочила на ноги. От радости и стыда глаза ее пылали. Она протянула руки к Курбану, словно хотела его обнять, но вдруг опомнилась, повернулась и побежала в сторону аула.

А Курбан глядел ей вслед, и на душе у него было так радостно и легко, как никогда, наверное, не было в жизни.

Ниязмухамед-бай и его слуги чуть ли не на руках внесли Мядемина в его покой.

Мядемин удобно уселся, отпустил кушак и принялся расспрашивать Ниязмухамеда о том, что делается в Мары. Бая было не узнать. Из грозного повелителя он превратился в раболепного слугу, голос его сделался мягким и заискивающим, и в его речах было гораздо больше лести хану, чем ответов по существу на задаваемые вопросы.

Мядемин решил проверить, до каких же границ простирается байская преданность.

— Нукеры

соскучились в пути, — сказал он, — чем бы их поразвлечь, не знаешь, бай?

Ннязмухамед ответил не задумываясь:

— Пусть пойдут дозарабатывают на топор, хан-ага!

Мядемин понял, о чем говорит бай. Нукеры, собиравшие налог для Хивинского ханства, обычно подходили к кибитке и, если дверь была закрыта, били топором с длинным топорищем по деревянному порогу, и ветхая кибитка бедняка вздрагивала от такого удара. Хозяин выходил наружу, а нукер говорил ему: «Заплати за топор!» И после этого брал все, что попадалось на глаза и привлекало его.

Мядемин взял из миски две виноградины, широко открыл рот и ловко забросил их туда.

— Знаешь что, бай, — сказал он, — вот видишь, эти ягоды попали мне в рот, потому что я забросил их точно. Так и слова и дела наши должны быть такими, чтобы туркмены попадали не по зубам, а прямо нам в рот. Поэтому без особой нужды трогать их пока не надо. Да и нукеров надо беречь. Сейчас, того и гляди, Бухара с нами поссорится, тогда и эти каждую свою болячку припомнят. Снюхались с Бухарой, теперь своих же собственных вождей ни во что не ставят!

Но Ниязмухамед все-таки решил гнуть свое до конца:

— Ай, хан-ага, туркмены трусливый народ! Кто ж на ваших нукеров руку поднимет! Им только топор показать, они сами последнее вынесут! Не то что сарыки, эти разбойники!..

— Посмотрим, посмотрим, бай, спешить нам некуда.

В это время полог откинулся, из-за него показался

высокий старик в потертом халате и запыленных ичигах. Мядемин вопросительно посмотрел на бая, как бы спрашивая: «Что это значит?»

Вошедший человек поздоровался:

— Саламалейкум.

Ни бай, ни хан ему не ответили. Но старика это, кажется, не смутило. Он поклонился Мядемину.

— Хан-ага, я хочу спросить, как дочь моя поживает?

Ниязмухамед опередил хана:

— Не беспокойся, Ягмур-ага, дочери твоей очень хорошо. Она живет прекрасно.

— Кто это? — спросил Мядемин.

— Это отец одной вашей девушки.

— Как зовут?

— Ее? Акджемал.

Хан ласково улыбнулся старику:

— Дочь твоя заболела холерой и умерла. Но можешь радоваться, я велел похоронить ее на самом большом кладбище.

Слова хана так подействовали на старика, что он схватился за сердце и стал оседать на землю, но уже подоспевшие слуги бая схватили его под мышки и быстро выволокли прочь.

Караван Непес-муллы добрался до Геок-Тепе, пробыл там три дня, а на четвертый повернул обратно.

Крепость Геок-Тепе стояла у подножья высокой черной горы, такой, какую Курбан не видел никогда в жизни. Крепость и сама была выше и больше Серахской, но все равно рядом с горой она казалась крошечной, чуть ли не игрушечной.