Ключ от рая
Шрифт:
— Для этой желтой пушки, старик, все равны. И ишаны, и муллы. Если поставить перед ней самого пророка и выстрелить, она и пророка разнесет в клочья.
— Эстгапыралла! Эстгапыралла! [94] — невольно вырвалось у Сейитмухамеда-ишана. — Не богохульствуй, хан. Великий аллах может так сделать, что твоя желтая пушка заглохнет навсегда.
— Эта не заглохнет, — отмахнулся толстяк. — Это царская пушка. Не из тех, что били вчера по вашей крепости. Ей не надо ходить к стене, она и отсюда достанет.
94
Эстгапыралла! —
Сейитмухамед-ишан потер пальцы, кашлянул и отвернулся от царской пушки. Он долго смотрел на север. А когда снова повернулся к пушке, там стоял с ветошью в руках уже другой нукер, такой же толстяк, как и первый.
— Теке, — сказал он, — считайте, что вы ничего не слышали, когда говорил вам этот Махмуд. Махмуд — просто враль и болтун. Эта царская пушка ничем не отличается от других. Если выстрелить из нее, ядро не пролетит и половины пути до вашей крепости.
Нукер еще хотел что-то сказать, но тут откинулся полог палатки и вышел Мухамед Якуб Мятер.
— Ишан, они разрешают, входите.
— Саламалейкум! — сказал Сейитмухамед-ишан, войдя вслед за Мятером в палатку.
Скрестив ноги, Мядемин сидел посередине палатки на перине. Несмотря на то что он был моложе ишана чуть ли не на два десятка лет, он не только не поздоровался с Сейитмухамедом-ишаном, но даже не ответил на его приветствие. На левом колене хана стояла уже знакомая ишану клетка. Перепелка не пела уже, но хан держал клетку, чтобы выразить полное равнодушие к послу.
Сейитмухамед стоял у самого входа, не смея пройти дальше, и был похож на провинившегося мальчишку. На помощь ему пришел советник, у которого еще теплилось что-то от человеческой доброты.
— Ишан-ага, не стойте у двери, проходите, — пригласил он.
Это не понравилось, однако, самому Мядемину. Он посмотрел поверх головы Мухамеда Йкуба и надменно спросил:
— Мятер, ты говорил, что я сегодня буду есть плов?
Ни вчера, ни сегодня хан даже не намекал своему советнику, что хочет плова. И у самого хана не было и в мыслях никакого плова. Его вопрос надо было понимать как намек на то, чтобы Мятер оставил его наедине с послом. Мятер понял этот намек. Сейитмухамед-ишан, оставшись один на один с ханом, как непринятый гость, присел прямо на том месте, на котором стоял. Стал ждать, когда заговорит хан. Однако не было никаких признаков, что тот собирается говорить. И тогда сказал первые слова ишан:
— Хан-ага, нас направили к вам…
Мядемин, не отрывая глаз от перепелки, ответил:
— Оказывается, вы и без приглашения ходите в гости.
Сейитмухамед-ишану ничего не оставалось, как проглотить унижение.
— Нас привели к вам, — сказал он, — слезы наших детей, хан-ага.
Мядемин покосился на посла:
— А пять дней назад вы не знали, что у вас есть дети?
— Знали, но не думали, что могучий хан может подвергнуть нас такому ужасному обстрелу.
— Может, вы и того не знали, что Мядемин является потомком Чингисхана? [95]
95
Мядемин
— Хоть мы и знали, но никогда не думали, что мусульмане могут нападать на мусульман.
— Текинцы не могут быть мусульманами, ишан. Когда текинцы чувствуют свою силу, они становятся хуже капыра [96] . Надеясь на Насреддина, вы плюнули в лицо Хиве.
— Нет, хан-ага, мы не плевали в лицо Хиве и хотели бы жить с ней в ладу.
— А коль собираешься жить, ишан, то и говори свои условия. У меня нет времени препираться с вами.
— Наше предложение, хан-ага, будет таким: если уберете свои пушки и уйдете в Караяб, спасете от гибели наших детей, Каушут-хан согласен платить вам сороковую часть от скота и урожая.
96
Капыр — иноверец.
Мядемин понизил голос:
— А в Мары не согласны переехать?
— В Мары не согласны. Причина в том…
— Я не хочу знать причины, ишан. Не переберетесь в Мары, не внесете залог, я залью кровью крепость Ка-ушут-хана. Это и передайте ему.
Мядемин говорил решительно, Сейитмухамед понял, что умолять его бесполезно, и тем не менее спросил:
— Хан-ага, вчера у нас погибло сто тринадцать человек. Ради милости аллаха дайте возможность отнести их на кладбище и по-человечески похоронить.
Мядемин кивнул головой. И вдруг ехидно улыбнулся, словно бы пожалел о своем согласии.
— Ишан, — сказал он, — неужели и Каушут-хан пойдет на кладбище хоронить погибших по его собственной вине?
— Этого я не знаю, хан-ага. Видно, пойдет.
— Хоп! Хорошо! И еще условие. Похоронная процессия пойдет без оружия. Если хоть один нарушит это условие, никто не вернется с кладбища живым. Придется рыть могилы и для себя.
Сейитмухамед принял это условие. Но Мядемин продолжал говорить:
— И вообще, ишан, если не захотите перебираться в Мары, можете сразу же отправляться на кладбище, все до одного. Завтра я пойду на вашу крепость в последний раз. И если сами, своими ногами не отправитесь на кладбище, хоронить вас будет некому.
Кровь ударила в голову Сейитмухамеду. Про себя он подумал: «О аллах! Пошли нам умных и мудрых соседей, избавь от таких, как эти!» Ему хотелось сказать вслух что-нибудь в этом роде, но он сдержался, вспомнив совет Каушут-хана: «Ишан-ага, что бы там ни было, а посол не должен горячиться».
— Хан-ага, если аллах с нами, он не отдаст на погибель наших детей, — только и вымолвил ишан.
Мядемин снова улыбнулся с ехидцей:
— Пускай с вами аллах, если ему так хочется, — и, махнув рукой, прибавил: — Но и кладбище «Верблюжья шея» тоже будет с вами.
Сейитмухамед подумал, что теперь орудия Мядемина не будут стрелять по крепости, а если и будут, то снаряды полетят в них самих, если они посмели оскорбить и аллаха, и кладбище «Верблюжья шея».
— Хан-ага, если позволите, я уйду, — сказал ишан.