Ключ от рая
Шрифт:
— Иди, ишан. И передай Каушут-хану, попадется мне в руки, я зарою его в землю живым.
Сейитмухамед молча встал с места. Когда он дошел до порога палатки, услышал властный окрик хана:
— Остановись!
Обернувшись, ишан увидел улыбающегося Мядемина. В его душе мелькнула надежда, что хан подумал о детях и сжалился над ними.
— Ишан, у меня есть еще один разговор. Если текинцы пойдут навстречу, я спасу их от гибели.
Сейитмухамед ничего хорошего не мог ждать от Мядемина, тем не менее согласился выслушать.
— Говорите, будем слушать.
— Пусть Каушут-хан принесет нам сорок
Ишан согласно кивнул головой:
— Каушут-хан выполнит это условие.
— А в каждой белой кибитке по одной шестнадцатилетней текинской девушке.
Мороз прошел по коже ишана.
— Хан, я не смогу передать это Каушут-хану. Разрешите мне уйти.
— Разрешаю, ишан, разрешаю. Подумайте над моим предложением.
Ярко светило солнце. Перед Сейитмухамедом-ишаном, который стоял на вершине Аджигам-тепе, Серахская равнина лежала как на ладони. И горько было думать, что вся она теперь занята войсками Мядемина. По ней то и дело проносились чужие всадники, клубились чужие дымки над очагами. Вдали, как бы прижимаясь к этой равнине, лежала в развалинах старая крепость. Вокруг нее все было мертво. Только за полуразрушенными стенами поднимались к небу дымы. И это говорило о том, что в крепости были люди.
Ишан подошел к нукерам, прислуживающим хану в палатке. Ему хотелось перед уходом повидаться с Мухамедом Якубом Мятером, чтобы попросить у него сопровождающего.
— Люди, — обратился он к слугам, — помогите мне найти Мухамеда Якуба Мягера.
— Видите толпу? — сказал один из слуг хана, показав на собравшихся людей у подножия Аджигам-тепе. — Идите, он там.
— Можно ли нам пройти туда? — спросил ишан.
Слуга понял, что хотел сказать ишан.
— У нас все знают, что вы прибыли послом. Идите, никто не тронет вас.
С вязанкой хвороста мимо проходил уже знакомый ишану усатый толстяк.
— Эй, хаммал! [97] Проводи этого человека к Мятеру! — крикнул старший над слугами.
Хаммал отнес хворост к очагу, вырытому позади ханской палатки, вернулся, склонил голову перед приказавшим и молча шагнул к ишану. Он шел впереди Сейитму-хамеда по склону холма и без умолку болтал, выхваляясь перед послом текинцев. Он говорил о бесконечных праздниках, которые сопровождали их в походе от самой Хивы до Серахса, о том, что в каждом ауле он проводил время в обществе молоденьких девушек, что Мядемин назначил его к поварам не хаммалом, а самым доверенным лицом, которое должно следить, чтобы не отравили обед хану, и что вообще ничего нет лучшего, как находиться в войсках Мядемина, где каждый день происходит что-нибудь интересное, и вот сегодня они идут как раз туда, где можно будет посмотреть на интересное зрелище, сейчас там будут травить собаками ослушника, который обматерил самого Мядемина.
97
Хаммал — слуга, лакей.
Ишан слушал и не верил своим ушам.
— Сынок, неужели ты говоришь правду? Разве можно отдать человека на растерзание собакам? Разве это предусмотрено шариатом?
Хаммал прямо-таки удивился.
— А разве, — сказал он, — бросать оскорбление матери такого великого хана,
— Если человек допустил это, он будет наказан на том свете.
— Верно говоришь, теке. Он понесет наказание на том свете, но и на этом свете он должен получить свою долю.
— Не знаю, сынок, что и сказать на это.
— Зато мы знаем, если вы не знаете, — уверенно сказал хаммал. — Надо шкуру снимать с того, кто осмеливается задевать честь хана.
Когда они дошли до толпы, Сенитмухамед-ишан воочию убедился, что хаммал говорил правду. Посреди толпы стоял раздетый догола мужчина, еще совсем не старый. К нему вышел крепыш с отвислыми усами и заорал во всю глотку:
— Тогто Абдулла оглы отдается собакам за то, что грязными словами обозвал нашего мудрейшего и величайшего хана Мядемина. И это будет с каждым, кто осмелится поднять хотя бы язык свой на великого Мядемина!
Человек, прочитавший эти слова с листа, вернулся на свое место, и в ту же минуту были спущены полдесятка огромных собак. С диким рычанием они бросились на несчастного. То ли сам человек упал, то ли сбили его разъяренные псы, но он вмиг оказался распластанным на земле, и собаки уже рвали его тело клыками, подстегиваемые душераздирающими криками несчастного. Человек кричал из последних сил, но собаки беспощадно делали свое дело. Одна из них впилась в его щеку и вырвала половину лица. Через несколько минут окровавленный мужчина затих. Собаки катали по земле истерзанное тело, в котором уже нельзя было узнать человека.
У Сейитмухамеда потемнело в глазах, голова закружилась, и он опустился на землю. Ишан теперь окончательно понял, что никакие дети не могут разжалобить Мядемина, пощады от него ждать глупо и бесполезно. Он протянул с трудом руку, потеребил край халата стоявшего перед ним юноши.
— Сынок, — попросил он, — поищи-ка Якуба Мятера.
Сейитмухамед-ишан к полудню вернулся в крепость. Люди дожидались его, нетерпеливо выглядывая на дорогу. Вид у ишана был такой горестный и несчастный, что Каушут-хан без слов понял, что переговоры ничего хорошего не дали, и попытался немного утешить старика. Он вымученно улыбнулся и сказал:
— Ишан-ага, видно, никогда нам не договориться с Мядемином. Потерпим. Посмотрим, что будет дальше.
Сейитмухамед вошел в кибитку, за ним последовали Каушут-хан, Тач-гок сердар и Непес-мулла.
Ишан-ага сел на ковровую подушку, ладонями стиснул голову и не мог вымолвить ни слова. Непес-мулла прервал молчание.
— Ишан-ага, — спросил он, — не передавал ли нам привета Бекмурад-теке?
Сейитмухамед-ишан не в состоянии был воспринять шутку Непес-муллы. Он ответил вполне серьезно:
— Бекмурада-теке я не видел, мулла, но видел, как за малую провинность Мядемин отдал человека на растерзание собакам.
Ишан подробно рассказал обо всем, что видел. Но слушавшие его были заняты другими мыслями, и их почти не задевал рассказ о царской пушке и даже о травле человека собаками. И тогда ишан закончил такими словами:
— Если аллах постоит за нас и за нами будет стоять кладбище «Верблюжья шея», мы не умрем под копытами конницы Мядемина.
— Это верно, — тяжело вздохнул Каушут-хан. — А что скажет нам ишан-ага по поводу похорон наших людей на кладбище?