Ключи счастья. Том 1
Шрифт:
Он придвигает кресло и, не выпуская ее руки, садится рядом, у постели.
— Ты очень изменилась, Маня.
— Да, Марк. Я стала другой. Я разлюбила жизнь и… любовь.
— За что?
— За то, что она ползает в грязи. За то, что она бессильна поднять нашу душу над большой дорогой. За то, что жизнь смеется над нею.
Он думает над ее загадочными словами. Вдруг, без всякой логики, повинуясь порыву, она притягивает его к себе и спрашивает шепотом:
— А ты все тот же?
О, как она пронзительно глядит!
— Я не могу измениться,
Она все глядит в его зрачки. И видит отраженное в них белое лицо, рыжие волосы, статную фигуру.
«А я смуглая и больная. У меня уже нет стройности. Скоро я буду безобразна. Устоит ли его чувство?..»
— А если… у меня будет оспа?
Он грустно улыбается и целует ее волосы.
— Я люблю душу твою, Маня. Разве может измениться твоя душа?
«Не надо такой любви! — хочет крикнуть она. — Тело мое люби и желай! Только это и верно. Только это и ценно…» Но она молчит, боясь выдать свою тайну, И сердце ее стучит.
Отчего ее оскорбляла чувственность Нелидова? И она жаждала, чтоб он видел и любил ее душу, чтоб он считался с ее внутренним миром, чтоб он был неясен, как брат.
Но здесь… Безраздельно хочет она владеть этим Человеком! Его желаниями, его порывами, его фантазией.
— Скажи, что ты меня любишь! — мрачно говорит она.
Он опускается на колени и целует край одеяла.
— Вот мой ответ!
Но напрасно думает он, что удовлетворил ее требовательность. Слишком высоко и светло его чувство! Оно похоже на молитву. А рядом встает облик другой. Рыжие волосы, белая кожа. Она вспоминает свою светлую любовь к Нелидову. Разве не тонула она без следа при первой ласке Штейнбаха? При первом взрыве чувственности? Вот где власть. Вот стихия, от которой нет спасения.
— Поклянись, что ты не уйдешь! — с отчаянием говорит она.
— Куда?
— Ни-ку-да.
Он вздыхает всей грудью. Он опять горестно качает головой. Потом берет в руки ее лицо и целует ее лоб.
Маня вдруг просыпается. Она слышала глухой звук внизу. Стук затворяющейся двери. Или это приснилось?
Она сидит несколько мгновений, спустив ноги. Потом обувается и набрасывает на себя капот. Руки ее дрожат, и губы тоже. И все у нее внутри сотрясается мелкой дрожью. Она выходит на балкон.
Все тихо. Ни звука на канале.
Со свечой в руке она спускается по лестнице.
Мрак дрогнул. Тени метнулись. Нет. Ей не страш-не. Живые глаза глядят со стены. Все равно! Она должна узнать то, что прячется за словами.
Она подходит к подъезду. Трогает замок. Все за-нерто.
Минуту она стоит, соображая. Сырость пронизывает ее ледяной волной. Но она слышала стук. Она не могла ошибиться.
Она идет ощупью вниз, из залы в другую, через коридоры и закоулки. Лишь бы не погасла свеча, жалобным пением или визгом отворяются тяжелые двери. Тут должен быть другой выход. Она его найдет.
Вот он. Низкая, темная дверь. Отсюда ходит прислуга. Но она тоже заперта. Он запер ее снаружи, уходя.
Маня
«Но почему именно он? — спрашивает кто-то в ее душе. — Может, это прислуга?..»
Она идет назад в вестибюль. Вот камин. Вешалка. Его пальто тут. Но разве у него нет другой одежды?
Она вспоминает, что он был в плаще.
На лестницу она поднимается, еле волоча ноги. В сердце ее теплится и бьется последний огонек надежды. Это отчаяние ее горит, и трепещет, и мечется, то угасая, то вспыхивая, как эта свеча, которую м всех сторон душит беспощадный мрак. Угаснет сейчас.
Она идет все тише.
Вот коридор, где его комната. Наискосок от ее спальни.
У порога она замирает на мгновение. Нет сил войти. Не вернуться ли? Но отчаяние толкает ее вперед.
Дверь открывается беззвучно.
«Не так, как другая, — проносится в голове ее, точно кто-то говорит ей в уши. — Он об этом позарился».
Она с порога смотрит в комнату. Высокая спинка постели скрывает от нее подушки.
Она подходит медленно, вся дрожа.
Никого. Постель не тронута. Он не ложился.
Она стоит, закрыв глаза. У нее такое чувство, что Скрылась земля под ногами. И дальше идти некуда.
Вдруг она роняет свечу. Все погружается в мрак.
Она падает на колени перед постелью. И, обхватив подушки, прижавшись к ним губами, пряча в них лицо, она рыдает так мучительно и страстно, как будто перед нею труп Штейнбаха.
. . .
— Я нашла ее у постели, на полу, в глубоком обмороке, — говорит фрау Кеслер Штейнбаху.
— Можно мне ее видеть?
— Идите. Она не спит.
Штейнбах хочет овладеть собою. Но с порога он видит ее лицо. Маленькое, жалкое. Такое скорбное и страдающее. Он никогда не видел у нее такого выражения.
Чувство сильнее воли толкает его к кровати. Он обнимает Маню и прячет лицо в подушки.
Он ничего не говорит. Он целует ее волосы, лоб, холодные щеки, ее руки, беспомощно белеющие на одеяле. Он отдал бы по капле всю кровь своего сердца, чтоб сделать ее здоровой и счастливой. Хотя б с другим! Да, да. Он ни секунды не колебался бы, Но не с Нелидовым. Нет! Ему он не уступит своего места здесь, у ее изголовья.
Но на что ей его преданность? Его беззаветная любовь?
Она бесстрастна и далека. Его ласки, его первые поцелуи после такого долгого отчуждения она принимает равнодушно. Как будто она устала. Смертельно устала. Она даже не глядит на него. Она смотрит мимо.
— Ты страдаешь, Маня?
— Нет.
— Дитя мое, зачем эта скрытность? Разве я в друг тебе? Не брат? Открой мне свое сердце. Плачь Тебе будет легче.
— Я уже выплакала все слезы.
Ее голос изменился. Нет в нем звонких ноток, горячего трепета. «Прощай, девочка Маня!.. Радостная, яркая Маня!»