Книга цены
Шрифт:
– И все-таки, что ты с ним сделала?
Тора пожимает плечами, морщит нос и, слизав с пальцев розовые капельки варенья, отвечает:
– Дверь. В узле. Это тоже игра, но ему вряд ли понравится. Когда узел - угадать сложно, слишком много мест в одном связано.
– Я не понимаю.
– Глупая, - упрекает Тора.
– Это совсем просто, смотри сюда.
Ее пальчики скользят по воздуху, и тот покорно расцветает многомерной паутиной. Нити ядовито-желтые и агрессивно-красные, благородно-синие и умиротворенно-зеленые… нити толстые, как канаты, и тонкие,
– Когда дверь создаешь, нужно слушать, куда она идет. Здесь и здесь, - Тора легонько касается толстых, похожих на золотые цепочки, лучей, - легко, прямые, видно, что дверь откроется на другом конце, понимаешь?
– Да.
– А вот если здесь, - пальчик упирается в забавный клубок, из которого торчат разноцветные обрывки, - тогда не угадаешь. В узлах они начинаются и заканчиваются, может здесь, может в другом месте, я пока не поняла, но я стараюсь.
– И что будет, если создать дверь в узле?
– Ну, она откроется в другом узле, но где и когда он будет… или был… мне нравится на них смотреть, правда, красивые?
– Правда.
Моргаю, и нити исчезают, это хорошо, в центре разноцветной паутины я чувствовала себя весьма неуютно.
– Я думаю, что узлы, они все наружу, а линии - это здесь. Твою дверь я по линиям делала.
– Ты умница.
Тора краснеет, но видно, что похвала ей нравится. К черту, машина или нет, но она - живая, настолько же живая, как и я.
– Не бойся, - она смотрит снизу вверх.
– Ты хорошая. И красивая, даже теперь красивая. Все-таки я наверное стану такой же. Но потом, со временем. Хочешь, я научу тебя строить двери?
Глава 10.
Фома
День как день. Ранние заморозки высеребрили степь, предупреждая людей о грядущей зиме, и люди внимают предупреждению. Их вера ослабла, уступая место страху, который в свою очередь порождает сомнения. Пока робкие они замаскированы под вопросы, которые с тихим шепотом переползают от одного костра к другому. Но скоро люди осмелеют настолько, что станут задавать эти вопросы вслух. Если бы в степях было чуть больше еды… или топлива… или хоть что-то, из чего можно построить дома… и если бы Януш не заболел.
До чего не вовремя.
– Что смотришь, ждешь, когда сдохну?
– Януш улыбался, даже теперь, изнывая от жара и слабости, улыбался, а серо-голубые глаза глядели настороженно.
– Не сдохну… я крепкий. Вот отлежусь и всем им… что говорят?
– Ничего.
– Врешь. Боятся. Я отсюда чувствую, как они дрожат. Ур-р-роды!
– Януш, откинув одеяло, сел на кровати, его шатало от слабости, но сдаваться генерал не собирался.
– Одежду дай нормальную.
– Тебе нельзя вставать.
– Иди в задницу! Еще и ты командовать будешь. Кто ты такой, чтобы командовать? Ты - отребье человеческое… все вы отребье… щенки скулящие… сначала пятки лижут, а стоит чуть приболеть и тут же готовы продать… Пить хочу.
Фома подал кружку с водой. Пил Януш жадно, почти захлебываясь водой. Тонкие
– Никто не заходит… с-с-волочи. А ты чего здесь? Жалеешь?
– Жалею.
– Засунь свою жалость знаешь куда? Мне не нужна жалость! Н-ненавижу.
– Кого?
– Всех, - убежденно ответил Януш, отшвыривая пустую кружку.
– И тебя тоже. Тебя особенно. Ты меня жалеешь, а они боятся. Правильно… без меня они никто. Пустое место. Уходят? Пусть уходят.
Генерал дышал с трудом, по красной пористой коже скатывались крупные градины пота, а левый глаз нервно подергивался. Болезнь началась с сухого кашля и легкой лихорадки. Никто не думал, что это настолько серьезно, только когда, несмотря на лекарства, дозы которых увеличивались с каждым днем, Янушу стало хуже… потом еще хуже… и еще хуже… люди испугались по-настоящему.
– Я не умру. Я не могу умереть. Я сильный, - Януш, не сумев устоять на ногах, упал на кровать.
– Не умру, слышишь ты… ты мне надоел… позови кого-нибудь… Ру?ка…
– Рук ушел.
– Трус. Когда?
– Уже три дня…
– И многие еще?
– Почти половина. Некоторые собираются следом.
– С-суки… п-предатели… повесить. К дьяволу… а ты чего не ушел? Жалеешь? Убирайся! Вон я сказал! Н-ненавижу!
Фома тихо вышел из палатки, перечить генералу не стоило, тем более, что приступ буйства долго не продлится. Скоро Януш провалится в тяжелый, похожий на забытье сон. Ну до чего же не вовремя… лагерь занимал едва ли треть былого пространства, и костер только один, хилый, умирающий…
– Дров почти не осталось, - пробурчал Марк.
– Как он?
– Плохо.
– Хуже?
– Да, - Фома не видел смысла врать. Марк кивнул и, вытянув кривоватые покрасневшие от холода руки, пробормотал.
– Значит, вот оно как получилось… и чего теперь делать? Может, еще выкарабкается?
– Может.
– Да не, вряд ли… если уж антибиотики не помогли, то все… я вот думаю, уходить надо. Зимой тут точно не выживем, вона ни одного дерева на километры вокруг не осталось, все порубили… да и жрать нечего. Куда он нас привел? Новый мир… равный… честный… построим… сдохнет тут, а нам следом. В княжество идти надо было, там какие-никакие, а люди. Поэтому обижайся, не обижайся, а мы уходим… завтра. А хочешь, давай с нами, Янушу все равно немного осталось, он и сам знает, оттого и бесится.
Марк замолчал, то ли предоставляя таким образом Фоме возможность подумать над предложением, то ли просто больше сказать было нечего. Сидеть холодно, костер почти не дает тепла, земля, подернутая инеем, дышит холодом и влагой, изо рта вырываются легкие облачка пара, а косматый шар заходящего солнца полыхает багрянцем.
Януш умер спустя семь дней, так и не узнав, что его бросили все, кроме Фомы. Копать могилу в схваченной первыми морозами земле было неудобно. Руки с непривычки пошли мозолями, и в результате яма получилась тесной и неглубокой.