Книга Джо
Шрифт:
Я молча кивнул, чувствуя огромное возбуждение в нижней части тела. Мне позволено называть по имени красивую взрослую женщину, и сейчас она держит меня за руку и плачет! Что-то будет дальше?
— Я постараюсь, — ответил я и сжал ее руку. Она потянулась вперед, чтобы обнять меня, и я неловко положил ей руку на плечо. Она пахла смесью сиреневого шампуня, легких духов с каким-то цитрусовым вкусом и дыма все еще не потушенной сигареты, которую она держала в руке за моим левым ухом. Когда она заговорила, ненамеренно касаясь моего уха губами, я попытался разом вдохнуть весь ее аромат.
— Ради меня, Джо, — прошептала она. — Позаботься о моем мальчике.
Она откинулась
— Я постараюсь, — сказал я машинально. Я уже и думать забыл про Сэмми. Я пошел к выходу впереди нее, с огромным трудом скрывая бесстыжий бугор, выпирающий из джинсов.
Глава 13
Бар «Тайм-аут» изнутри обит темно-красным деревом и потертой кожей, весь интерьер буквально сочится мужскими гормонами в полумраке алебастровых светильников. Деревянная обшивка стен завешана рамками с памятными изображениями на спортивную тему, а барная стойка темной громадой тянется через весь зал. Спертый воздух вобрал в себя все, что горело здесь раньше, и все, что горит сейчас: сигареты, сигары, куры на вертеле и бифштексы на открытом огне. Несмотря на то что на потолке предусмотрительно развешаны вентиляторы, комната заполнена дымом, подсвеченным сине-зеленым заревом от множества гигантских, вмонтированных в стену телевизионных экранов. Мужчины, группами рассевшиеся по бару, в большинстве своем сделаны из одного теста: это бывшие кугуаровцы, они приходят сюда каждый вечер, чтобы помянуть дни былой славы и в очередной раз попировать в этом мумифицированном братстве, которое когда-то составляло весь смысл их жизни. Как ветераны великой войны, они ежевечерне собираются для того, чтобы снова и снова рассказывать приукрашенные истории своих легендарных побед.
Самое неподходящее место для умирающего гомосексуалиста и презираемого всеми писателя, но, несмотря на все мои попытки уговорить Уэйна пойти куда-нибудь еще, мы все же направляемся в это логово напыщенных стареющих мужланов. Я еще не восстановил былой уверенности в себе, здорово пошатнувшейся после давешней стычки с Мышем и краткого, молчаливого столкновения с Дуганом. С каждой минутой эти два происшествия кажутся мне все более зловещими, и я начинаю подозревать то, что, по-хорошему, должен был понимать с самого начала — появляться на публике в Буш-Фолс было большой ошибкой. Уэйна же это совершенно не тревожит, он заходит в бар со всей важностью, на какую способны его хрупкие, высохшие ноги. До этого момента я еще не осознавал до конца, насколько сильно в Уэйне желание напоследок пожить на полную катушку, но, глядя, как он проходит по бару, нарочито громко приветствуя знакомых и намеренно не замечая старательно отведенных взглядов и едва скрываемого отвращения, я начинаю наконец это понимать.
Несмотря на тусклый свет, мне все же удается разглядеть несколько знакомых лиц. Вот Пит Ротсон, который знал наизусть все слова «Лестницы в небеса» и всегда был рад разъяснить всевозможные противоречащие друг другу интерпретации текста. Алан Макинтайр, от которого я узнал, что если позвонить по бесплатному телефону, написанному на конфетной обертке, и сочинить какую-нибудь претензию, можно получить подарок. Меня прямо-таки приветственно хлопает по плечу Стив Пакер, который, по слухам, как-то
— Джо Гофман! — провозглашает он, энергично встряхивая мою руку. — Как жизнь половая?
— Стив Пакер, — отвечаю я. («Иди на хер», — принято было рифмовать в школьные годы.) — Рад тебя видеть.
Очевидно, Стиву не успели доложить, что меня следует обходить стороной, но эту оплошность немедленно исправляет Уэйн:
— А как же я, Стив? — говорит Уэйн. — Тебя не интересует, как моя жизнь половая?
Стива это не интересует. Он бросает на Уэйна взгляд, говорящий, что тот оскорбил саму идею мужского достоинства, и возвращается к своим дружкам в глубь бара.
— Тебе от этого легче? — спрашиваю я Уэйна, когда мы садимся за отдельный столик у стены.
— Что? — Он ловит мой взгляд. — Да. Немного.
— Ладно. Тогда оно того стоит.
Он благодарно улыбается, усаживаясь на стул.
— Когда я возвратился в Буш-Фолс, я был страшно наивен, — говорит он. — Уж не знаю, на что я рассчитывал, но ведь когда-то я был одним из них. — Он показывает на нагрудный карман своей баскетбольной куртки, где тонкой золотой строчкой вышито его имя. — Это же я, верно? Ведь я все тот же.
— Конечно, — говорю я.
— Короче, у меня хватило глупости один или даже два раза прийти сюда после приезда — ну, типа, покалякать со старыми дружками…
Уэйн замолкает и тяжело вздыхает.
— Быть гомосексуалистом — это все равно что пройти ускоренный курс по природе человека, — говорит он. — Получаешь реальное представление об изнанке обычных человеческих отношений. Кто-нибудь послабее, — он криво улыбается, — мог бы, на хрен, сдаться.
— Да уж.
Он откидывается на стуле.
— Короче говоря, чтобы долго не рассказывать, торжественной церемонии по случаю моего возвращения не было, и я практически залег на дно. И только недавно до меня дошло, что жить-то осталось совсем недолго, и какого рожна я должен отказываться хотя бы от одной секунды из-за этих козлов? Может, меня и победила болезнь, но не это скопище уродов. — Он заговорил громче и обвел зал широким жестом. — Нет, это было бы слишком.
Я улыбаюсь и говорю:
— Браво.
— Я не за тем это рассказываю, чтобы ты меня похвалил, — заносчиво говорит Уэйн, — хотя бы и заслуженно. Я просто пытаюсь тебе втолковать, что мы с тобой тут самые нежеланные гости, и если мы будем ждать, пока нас обслужат, то можем и до ночи просидеть.
— Дошло, — отвечаю я с улыбкой и встаю. — Ты что будешь пить?
— Не важно, — отвечает Уэйн. — Оно так быстро попадет внутрь, что я и распробовать не успею.
Проходит час, и вот уже выпивка оказывает на меня благотворное действие. Уэйн, потягивающий содержимое своей стопки мизерными, птичьими глотками, похоже, тоже пребывает в прекрасном настроении — при его нынешнем-то весе ему небось нужно совсем немного, чтобы вырубиться. Время идет, я слушаю цветистые россказни Уэйна о тяжкой голливудской жизни, и колющее чувство дискомфорта от того, что мы тут у всех на виду, начинает притупляться. Я расслабляюсь. Уэйн использует свое положение аутсайдера как оружие — отличный прием, который одновременно делает его сильнее и выстраивает заградительный барьер, и я спьяну клянусь тоже перенять эту стратегию на время пребывания в Буш-Фолс. Где-то в глубине сознания я понимаю, что Уэйн-то может позволить себе безрассудство, потому что он уже одной ногой на небесах, а у меня такой отговорки нет, но я все равно решаю испробовать этот прием.