Книга Холмов

Карелин Антон Александрович

– Это Френ, господа хорошие, наш смотритель. Готов денно и нощно вам вспомогать в деле семи-надесятого Холма. Вот Илза, по науке старшая, а вдруг пригодится. И Беррик, над юнцами хозяин.

– А тебя как звать, староста?
– с плохо скрытой антипатией поинтересовался Дик.

– Да так и зови, луковый человече, старостой, - ответил золтыс, оглядывая рэйнджера с головы до ног.
– Не молод я.

– Что с детьми?
– сморгнув все эти сотрясания воздуха, прямо спросила Алейна.

– Не с детьми, милостивая жрица, с юнцами, - тут же ответил Беррик,

выступая вперед. Видно тоже волновался и не хотел попусту тратить время. Голос у мужика был зычный, сразу слышно, что привык перекрикивать гвалт.
– Прокляты тьмой, плохо дело. Так не расскажешь, надо вам посмотреть, внизу...

– Чего же вы сюда тащились с делегацией, время теряли, - сказал, вставая, Кел.
– Ведите к вашим проклятым.

Земляне глядели на Лисов каждый по-своему озадаченно. Взбираясь вверх по лестнице, они тянули нелегкие сумы, где доверху набились: приторная лесть, напускное участие, деланые улыбки и поклоны; в обмен ожидали обычного: горделивой похвальбы, апломба, мелочной торговли. И никак не готовности приступить к чужому делу без лишних просьб.

Впрочем, они еще плохо знали Лисов, у которых каждая голова думает и тянет в свою сторону.

– Господин хочет сказать, - перевел рэйнджер, - что наша ханта не против оказать услугу вашему поселению. Особых церемоний не надо, мы люди простые. Ведите.

– Господин не хочет сказать, что ханта будет работать забесплатно, - с усмешкой поправил его Кел.
– Но прежде, чем решать и бить по рукам, надо посмотреть.

– Меня вообще ваши дети не интересуют, - резко и утомленно выдохнул Винсент.
– У нас серьезная беда, у всего Мэннивея! Кто-то чрезвычайно могучий и, судя по всему, хитрый, рвется на свободу, каждый час промедления может привести к тому, что он вылезет из-под Холма. А вы со своим деревенским сглазом...

– В общем, пойдемте, - отрезала Алейна.

Хмуро сколоченный барак топорщился на небольшом возвышении чуть в стороне от стены поселения. Даже цвет его, мокро-серый, почти черный, отдавал ветхой, угрюмой тоской. Тяжелый дух распухшего дерева дышал в лицо. Вокруг теснились густые зеленые ивы - и полуголые паучьи, с легкой белесо-розовой бахромой, которые росли только в Холмах.

– Мы свели их в заплёт, чтобы других не пугали, - пояснил Беррик негромко.
– Будто они второй день корпят безвыходно... И там же спят. А они только и делают, что спят.

Маленькая дверь вздохнула, отворяясь. Сначала вошедшим стало темно, потом глаза привыкли. Оказывается, не особенно и высокий, заплёт был трех ярусов. Вытоптанное, углубленное дно барака перекрывали спереди и сзади два настила, на них громоздились горки длинных ивовых прутьев и неочищенных ветвей. В утоптанную землю посередине между настилами были вкопаны две длинных столешницы и две таких же скамьи, рабочее пространство кустарей. Четверо стариков и трое старух согнулись над молчаливым плетением, и даже не подняли на вошедших голов. Локти их двигались, а зады будто приросли к скамьям. Им светили косые лучи, падающие из росставней в крыше прямо на столешницы.

Сверху под росставнями блестели зеркала, по-умному подвешенные, чтобы с рассвета до заката тянуть веревку и поворачивать их вслед за солнцем. Не сам для грязной заштатной деревни, видно у Гвента здесь был прибыльный промысел, впрочем, уж это стало понятно, когда Лисы вошли в Землец и увидели чистенькие, недавно отстроенные дома на камнях.

Второй ярус настилов шел в полутора метрах от пола, был сработан на совесть, хотя и стар, но, главное, сух. Там теснились корзины и короба, плетеные из ивового прута, а из них торчали предметы помельче: вазы, сумки, блюда, метелки, куклы, шапки. Напротив, над входом в заплёт, на втором ярусе лежали плетеные ковры и коврики, подстилки, занавеси, кто знает, чего еще. И вот на этих коврах да подстилках сбились в кучку, как встопорщенные воробьи, два десятка детей, которые в поселениях холмичей после десяти лет уже детьми не считались.

Они расположились кто как: на корточках или привалившись к стене, кто растянулся на полу, а кто стоял. Маленькие худые фигуры терялись во мраке, поскольку косые лучи заходящего солнца шли между настилами и почти совсем не освещали то, что расположено на них. Зато был виден третий ярус над головами детей, состоящий из длинных бревен и перекладин между ними. Там кустари растянули рыболовные сети, висели и верши из темного, неочищенного прута, и много других вещей, которым сухость и свежий воздух нужнее всего.

От детей не доносилось ни звука. Изредка кто-то из них менял позу, распрямляя затекшие ноги или спину. Двое или трое медленно раскачивались, давая ход задеревеневшим мышцам.

– Четыре дня назад странные стали, - прошептал Беррик.
– Еле добудишься, вялые, все из рук валится. Лещил я их, ругал, все бестолку. Следующим утром вообще ополоумели, ходили, как гули... только мирные. А позавчера ни один не проснулся.

– Ты что, хочешь сказать, они без еды и питья четыре дня?
– не поверил Кел.

– Два, господин. Когда как безумные бродили, пили и ели, только не понимали ничего. А два дня почти без питья. Тощают, слабеют, но не так, как вживой. Сердце бьется редко-редко. Видать сон волшебный жизнь в их жилах усыпил.

– Чувствительность к своему телу они сохранили, - сказала Алейна, внимательно глядя, как мальчик лет одиннадцати очень медленно и, казалось, бездумно приседает и встает, держась за перекладину, упражняя руки и ноги, уставшие от бездействия.
– Но ты прав, ток жизни замедлен, вон тот паренек уже две минуты как выдохнул и ни разу не вздохнул.

– И кровь из порезов еле течет.

– Ты их резал?

– Конечно. Двоих. Чтобы проверить. Едва сочилось. Не проснулись.

– Поить их пытался?

– Да, госпожа. Когда понемногу, то не отрыгивают. А еду не берут, не жуют, не глотают.

– Если они в замедленном сне, то пить уже захотели, а есть еще нет, - пожала плечами Алейна.
– Для них может всего пара часов прошла.

Она проворно полезла наверх, мелькая подолом короткой юбки поверх походных штанов.