Книга I "От Одоакра до Карла Великого"
Шрифт:
Против Италии теперь излилась вся злоба и ненависть Фридриха; этими чувствами был проникнут и манифест, в котором заявлялось о начале военных действий против федерации ломбардских городов. Он видел «особый божественный промысел в том, что ему удалось подчинить своей власти Иерусалимское королевство, Сицилийское королевство и умиротворить господствующую над остальными странами Германию, и теперь только середина Италии, хотя и отовсюду окруженная его могуществом, противится своему воссоединению с империей». Видно, что он имел ясное представление о том, что мы теперь называем «монархическим принципом», а в письме к французскому королю он настолько же ясно высказывает свои понятия о солидарности монархических интересов, порицая «высокомерие и избыток (luxuria) известного рода суетных представлений о свободе», которую ломбардские города будто бы предпочитают спокойному и мирному положению, и по этому поводу заявляет королю, что намерен «искоренить это вредное растение», которое начинает уже распространяться и по соседним странам.
Фридрих обладал ясным и положительным умом и без сомнения был из всех германских императоров наименее способным к каким бы то ни было идеалистическим теориям и фантастическим планам. Такое настроение его ума и практической деятельности лучше всего видно в том устройстве, которое он дал своему Сицилийскому королевству. И действительно, в этой стране, раздираемой анархическими стремлениями, он сумел создать правильно построенное государство,
Уже в итальянском походе Фридрих вынужден был показать пример строгости на одном из нарушителей «общего мира», установленного на Майнцском рейхстаге. Против герцога Австрийского, Фридриха II Строптивого, который не хотел знать законоположений этого рейхстага, был произнесен приговор изгнания, и выполнение приговора возложено на враждебных ему соседей — короля Вацлава I Чешского и герцога Баварского.
Фридрих. II (1215–1250).
Статуя, некогда установленная возле Римских ворот в Капуе. Впоследствии была сброшена и повреждена. Позже помещена в Капуанский музей.
В Италии, где внутренние раздоры никогда не прекращались, Фридрих очень ловко воспользовался ими, поручив на первое время ведение борьбы против ломбардских городов (Милана, Брешии, Мантуи, Болоньи, Падуи, Виченцы, маркграфа д'Эсте и Бонифация Монферратского) своим приверженцам и итальянским союзникам, а сам с главными силами направился в Австрию, чтобы поскорее покончить начатую там войну. Он прибыл в Вену, которая уже в 1236 г. открыла ворота императорским войскам. Принятый населением весьма торжественно, он оставался в Вене ровно три месяца, собрал здесь съезд князей, которые избрали его 9-летнего сына Конрада в «короли Римские и будущие императоры»; затем Австрию, Штирию и Крайну присоединил к империи, а Вену причислил к имперским городам и наградил ее население такими вольностями и привилегиями, какими пользовались в империи немногие города. В довершение всего в Вене был основан университет.
После этого управление государством было передано в руки архиепископа Зигфрида Майнцского, как «архиканцлера и прокуратора Священной Римской империи», а сам император направился в Италию, где после тщетной попытки завязать переговоры в декабре 1237 г. нанес решительное поражение Ломбардской федерации при Кортенуове на реке Ольо. Ломбардцы потеряли убитыми около 10 тысяч человек, а на отбитой у них повозке со знаменем был привезен в Кремону взятый в плен подеста главенствующего города Милана. Быть может, именно теперь удобнее всего было бы заключить мир на снисходительных условиях. Но Фридрих придал слишком большое значение своему успеху и потребовал безусловного повиновения. Действительно, города сдавались ему один за другим; войско у него было собрано сильное и многочисленное; в нем были и английские, и французские, и испанские рыцари, — и с этой силой Фридрих надеялся окончательно сломить сопротивление, которое еще оказывали ему некоторые города. Однако же поход 1238 г. закончился неудачей: Фридрих в течение трех месяцев напрасно осаждал Брешию и наконец вынужден был снять осаду. Первым следствием этой неудачи было то, что его войско стало быстро редеть, т. к. его покинули все, кто рассчитывал на победу и добычу. А тут и папа поднялся против императора. Давно уже недовольный самовольными распоряжениями Фридриха, папа окончательно разгневался, когда Фридрих отдал одному из своих побочных сыновей Сардинию, которую папа считал леном святого Петра. И когда Фридрих оставил без внимания все жалобы папы, представленные ему папским легатом в Кремоне, — папа Григорий IX в обширном послании отлучил императора от церкви, «предав сатане его тело на погибель, дабы спасти — если возможно — его душу».
И вот началась горячая распря: обе стороны непрерывно обменивались посланиями, и в этой полемике впервые проявились такие идеи, о которых в прежнее время не было и помину. В своем ответе на послание, которому Фридрих также придал форму циркулярной ноты ко всем христианским державам, он требовал общего собора, на котором мог бы предъявить со своей стороны имеющиеся у него против папы обвинения. При этом он взывает ко всем государям, приглашая их быть с ним заодно, т. к. в его лице, императора Римского, всем им нанесена обида. Папа отвечал на эту императорскую ноту новым посланием, в котором возводил на Фридриха всякие небылицы. Так, например, сравнивая его личность с «чумной заразой», он обвиняет его в страшном богохульстве и отрицании основных христианских догматов; а затем возводит на него и такое — весьма опасное по тому времени — обвинение: будто тот заявлял, что человек не должен ничему верить, чего не может исследовать путем умозаключений. Для характеристики того времени важно уже то, что подобные идеи были тогда высказаны: это несомненно доказывает, что вера в церковное учение начинала колебаться, и надо предполагать, что подобные колебания были до некоторой степени следствием крестовых походов, во время которых крестоносцы успели познакомиться с магометанскими верованиями, суевериями и даже неверием и сравнить все это со своими религиозными понятиями и воззрениями. Точно ли позволял себе Фридрих высказывать мысли, навязываемые ему второй папской энцикликой, — неизвестно, хотя он, как человек живой, любил споры, и в споре, среди кружка доверенных лиц, у него могли срываться иногда весьма смелые фразы. Даже строгое преследование ересей, проводимое им, не служит доказательством в его пользу, т. к. во все времена высокопоставленные люди допускали по отношению к себе такое свободомыслие, за проявление которого строго взыскивали с подчиненных и ниже стоявших в общественном положении людей. Однако Фридрих не замедлил с ответом и на вторую энциклику, на «эти басни лженаместника Христова», — и ответил сильно и энергично. Оказалось, что папское отлучение на этот раз произвело на общество весьма слабое впечатление; попытка создать коалицию против Фридриха из преданных папе немецких князей не удалась. Германские прелаты старались всеми силами действовать как примирители: притом и гибеллины (партия императора) всюду в Италии торжествовали над врагами Фридриха. Сам император в начале 1240 г. был уже недалеко от Рима. Переговоры ни к чему не привели, т. к. папа потребовал, чтобы и «ломбардские мятежники» были включены в условия общего мира. Ввиду такой неудачи он созвал в Риме общий собор и стал высматривать между князьями такое лицо, которое он мог бы в качестве претендента на престол противопоставить
В это время до отдаленного Запада дошли слухи о новой грозившей европейскому миру опасности. Страшная волна татарского нашествия, сломившаяся о русскую грудь, чуть задела юго-восточную окраину европейских государств. Ничтожная часть монгольской орды заглянула в Венгрию и в Силезию, развеяла прахом выставленные против нее венгерские и силезские рыцарские дружины и вновь отхлынула в привольные степи русского Юга, оставляя после себя следы опустошения и грозные слухи о возможности грядущих нашествий. По Европе молнией пронеслись имена Чингисхана и Батыя и вызвали общий, потрясающий ужас. Все заговорили о необходимости объединения папы и императора против монголов, все спешили сплотиться около папы и императора, с которым по этому случаю примирились даже такие его ожесточенные враги, как, например, герцог Фридрих Австрийский.
А между тем распря между императором и папой продолжалась. Кое-какие упования на ее прекращение появились тогда, когда старый и раздражительный Григорий IX скончался — как раз в то время, когда императорское войско находилось уже близко от Рима. Однако новый выбор папы затянулся почти на два года, до июня 1243 г., и два года Фридрих стоял на высоте величайшего могущества, внушавшего опасения даже соседним государям. Наконец выбор пал на знатного генуэзца Синибальдо Фьески из графского дома ди Лаванья. Он издавна дружил с императором, и можно было надеяться, что и теперь не станет относиться к нему враждебно. Однако Фридрих, по-видимому, не склонен был обольщать себя суетными надеждами: когда его стали поздравлять с выбором нового папы, он отвечал коротко и сухо, что «ни один папа не может быть гибеллином». Однако он выказал себя весьма примирительно настроенным и тотчас вступил с новым папой Иннокентием IV в переговоры, которые длились в течение всего 1243 г., сопровождаемые приостановкой военных действий. Император спешил с окончанием переговоров, т. к. до него доходили весьма неблагоприятные слухи из Германии, [29] и в марте 1244 г. переговоры продвинулись уже настолько, что двое комиссаров Фридриха — высшие представители правосудия в его королевстве, Петр де Винеа и Фаддей из Сессы — уже отправились в Рим для принесения присяги по предварительным пунктам обусловленного мирного соглашения. А между тем обе стороны хитрили и не доверяли друг другу и зорко следили за обоюдными действиями. Фридрих из хода переговоров вывел заключение, что папа, следуя путем своих предшественников, стремится к абсолютной, безусловной власти, с которой возможно соглашение только на почве безусловного повиновения, к которому он не чувствовал расположения и готовности. С другой стороны, и папа не мог оставаться равнодушным к быстрому усилению императорской власти. И вот в то самое время, когда он прикидывался, что готовится к личному свиданию с императором, он приказал небольшой генуэзской эскадре приплыть в гавань Чивитавеккиа близ Рима, сел на корабль и отплыл в Геную, а оттуда направился в Лион, город, который de jure принадлежал к империи, а на самом деле как резиденция архиепископа был почти независим.
29
Тот самый архиепископ Зигфрид Майнцский, которого он поставил правителем государства, стал в оппозицию против него во главе большой партии.
Прибыв сюда и обезопасив себя таким образом от случайностей, которые мог организовать могущественный император, папа всюду разослал (1245 г.) приглашения духовенству явиться на собор в Лион для обсуждения различных вопросов: опасности грозившего татарского нашествия, еретичества, бедствия, постигшего Иерусалим, который вновь попал под власть неверных, а также его распри с Фридрихом, которого он даже не называл императором, а просто «princeps». Этот шахматный ход папы мог оказаться весьма опасным для императора; в Лионе Иннокентий при общем настроении галльского духовенства мог смело рассчитывать на преданное ему большинство. В Германии важнейшие духовные сановники, архиепископы Майнцский и Кёльнский, во главе враждебной императору партии только выжидали удобного момента, чтобы выставить своего претендента на королевский престол. Фридрих нашел возможным со своей стороны принять только одну меру предосторожности: он послал на лионский собор надежнейшего из своих приверженцев, Фаддея из Сессы, обладавшего так же даром красноречия. Посол императора по поручению своего господина не жалел обещаний и посулов: он указывал на то, что Фридрих еще раз согласен принять на себя тяжкий труд освобождения Святой земли от неверных, и даже сообщил, что английский и французский короли готовы за него поручиться… Но папа отлично понимал выгоды своего положения и отклонил все заманчивые обещания императора, особенно ручательство королей, тонко заметив, что император, пожалуй, и «их подведет под духовное наказание, и тогда папе придется иметь дело уже не с одним врагом церкви, а с тремя». Из этого нетрудно увидеть, что речь шла вовсе не о христианстве, о решении не церковных задач и вопросов, а задач чисто политических. Все остальные вопросы, действительно, были на соборе отложены и отодвинуты на второй план, и папа, упоминая о язвах, раздиравших церковь, главным образом напирал на те «невероятно дерзновенные поступки» (enormitates) императора, которыми, по его словам, были потрясены основы церкви. При этом он пригрозил проклятием каждому, кто задумал бы противоречить ему, как, например, патриарх Аквитанский, дерзнувший напомнить ему о том, что «мир покоится на двух столпах — папе и императоре». Уже на третьем заседании собора, после исчисления всех вин и четырех смертных грехов императора, [30] папа поднял вопрос о его низложении, и этот вопрос был решен утвердительно громадным большинством присутствовавших на соборе епископов. Одновременно с решением этого вопроса все присягавшие императору в верности освобождались от данной ими присяги, и к этому пункту добавлялось: «Те, кому о том ведать надлежит, могут избрать ему преемника в империи, а по отношению к королевству Сицилийскому мы поступим по нашему собственному усмотрению».
30
В том числе и «кощунство», которое папа видел в пленении прелатов, плывших из Генуи в Рим.
Император не оставил без ответа решение собора. В циркулярной ноте к князьям и государям он опроверг возведенные на него обвинения в еретичестве и смертных грехах, но заимствовал у еретиков оружие, которого западная церковь более всего опасалась. С особой настойчивостью он указывает на извращение деятельности духовенства и на слишком большое увлечение церкви мирскими делами, причем она заботится главным образом о накоплении громадных богатств. Он, не стесняясь, говорит о том, что всегда намеревался и теперь считает необходимым низвести духовенство до смирения, в каком некогда пребывали апостолы, а за ними и вся ранняя христианская церковь. Изъятие этих пагубных земных богатств он, мол, считает делом полезным даже в смысле общей христианской любви: одним словом, он поднимает вопрос о реформе в церкви и полагает, что эта реформа должна быть произведена властью светских князей. Само собой разумеется, что это были не более чем громкие фразы, в которые и сам Фридрих никогда не верил, отлично сознавая, что епископов, бывших на его стороне, привязывает к нему, конечно, не стремление к простоте и смирению первых времен христианства, а вполне мирское влечение и соблазны.