Книга Лазаря

Землистое лицо старика с прожилками капилляров на серых, покрытых воспаленными язвами щеках почти касалось сколоченного из грубых досок низкого столика. Одетый в короткий хитон, он сидел, сгорбившись, на каменной скамье и, держа в трясущейся руке тонкую кисть, пытался что-то писать на листе пергамента. Раздувшиеся, отливающие синевой руки дрожали, и пальцы с отслаивающимися черными ногтями едва удерживали кисть, с которой капала тушь, оставляя пятна на светлой поверхности пергамента. Красные мутные глаза его, окруженные набрякшими

темными полукружьями век, слезились, и соленая влага стекала по дряблым щекам, обильно смачивая припорошенную сединой бороду.

Слабый огонек горящего фитиля масляной лампы не освещал, но скорее усиливал сумрак, царивший в этом каменном мешке, сложенном из неровно отесанных глыб мягкого песчаника.

Писать сегодня не получалось. Перед полуслепыми глазами, причиняя мучительную боль, горела картина адской бездны с парящей над ней огромной черной птицей с тремя парами крыльев, издающей разрывающий душу вой, который острым лезвием вспарывал мозг и скатывался вниз, во тьму желудка, растворяясь в самых недоступных уголках больного измученного тела. По краю каменного разлома сновали черные юркие существа, собирая отвратительную багровую растительность.

Старик чувствовал, что его снова засасывает туда, в этот адский провал, где он уже был однажды, и никто не в силах остановить его падение.

– Господи! – в муках хрипел он. – Господи! Помоги, прошу Тебя…

Робкий стук в дверь, подобный выдоху Всевышнего, растворил адское видение в тенях каменной кельи, и на пороге появился худой мальчишка в рваной грязной накидке, держащий в руках чашу с водой и пресную лепешку.

– Епископ Елеазар, – поклонился мальчик, – я принес тебе поесть.

Глаза старика остановились на вошедшем, и в них появился проблеск узнавания.

– Съешь сам, Анаргирос, я не голоден.

– Но, – робко возразил тот, – ты не ел уже два дня.

– Ешь! – властно произнес старик. – Оставь мне лишь глоток воды.

Мальчик жадно посмотрел на хлеб и, чуть поколебавшись, набросился на пресную лепешку.

– Христиане здесь, – сказал он, проглотив последний кусок и вытерев рот грязной ладонью. – Ждут тебя.

– Сегодня Чтений не будет. Мне нужно молиться.

– Им нужна помощь, епископ – прошептал мальчик. – Скверна пришла в Китион.

Елеазар вгляделся в лицо мальчишки и, словно что-то увидев на худом лице, кивнул:

– Хорошо. Передай, что я выйду.

Когда за мальчиком закрылась дверь, он поднялся и, подойдя к деревянному распятию, стоящему между двух узких бойниц, служивших окнами, опустился на колени.

Епископ молился до тех пор, пока сквозь узкие прорези не заструился светло-желтый призрачный свет, саваном окутавший его тело. Тогда он встал и направился к двери. Твердая поступь, чистое лицо, обрамленное черной бородой и волной длинных вьющихся волос, ниспадающих на плечи. Взгляд его блеклых старческих глаз наполнился пронзительным желтым сиянием. У входа в каменную келью собралась толпа греков из рыбацкой деревни, большинство из которых были его паствой.

– Что случилось? – громко спросил он старосту, стоявшего впереди.

– Скверна, Елеазар, – поклонился

староста. – Двое рыбаков, отец и сын, были застигнуты в море штормом, которой заставил их искать убежища на ближайшем острове. Ты знаешь о нем. Иногда он выпускает черный дым, и ночью можно увидеть красные огни в темноте. Отец и сын прятались в гроте два дня, а вчера вечером, когда море успокоилось, вернулись назад. Утром Меланта, мать семейства, прибежала ко мне – ее муж и сын к рассвету покрылись мерзкой черной слизью и не могли ни встать, ни вымолвить слова. Они издавали отвратительный писк и бились в судорогах.

Толпа расступилась, и Елеазар увидел носилки, накрытые льняными покрывалами. Подошел ближе и снял материю, скрывавшую рыбаков. Лежавшие были привязаны веревками к деревянным ручкам и слабо шевелились, пытаясь освободиться от пут. Тела обоих покрывал густой слой тягучей слизи, оставляющей свободными одни лишь рты, судорожно втягивающие воздух.

– Слава Богу, не прижились до конца, – тихо прошептал Елеазар и громко добавил: – Принесите морской воды! Две бочки! Я очищу этих людей от скверны!

– Скверна… скверна… – эхом заметался шепот среди толпы. Несколько мужчин побежали в деревню, к морю набрать воды.

– Анаргирос, принеси мне кинжал. Тот, что лежит у распятия.

Мальчик бросился внутрь каменной кельи и почти сразу появился на пороге, крепко сжимая кинжал в руке.

– Отойдите на десять шагов, – обратился Елеазар к христианам. – Преклоните колени и закройте глаза. Молитесь, чтобы Господь помог спасти души ближних наших.

Встав на колени между носилками, Елеазар начал молиться, простирая руки над оскверненными.

Из его ладоней заструился мягкий желтый свет, от которого черная слизь начала сохнуть, отваливаться кусками серой пыли и оседать на носилки и землю под ними, освобождая человеческие тела. Едва свет, льющийся из рук иссяк, Елеазар встретил страдающий взгляд двух пар глаз. Отца и сына.

Анаргирос подал ему кинжал, и, перерезав путы, епископ помог встать рыбакам на ноги. Мужчины, прикатившие бочки, принялись наполнять ведра и поливать обоих морской водой.

– Меланта! Мама! – одновременно воскликнули отец с сыном, когда женщина, расталкивая окружающих, кинулась в их объятия.

– Слава Елеазару, другу Христову! – дружно воскликнула толпа, поднимаясь с колен.

– Слава Господу Нашему, но не мне, – громко и строго поправил епископ восторженных людей. – Нифонт, прошу тебя залить маслом носилки и эту дьявольскую пыль и сжечь.

– Конечно, Елеазар, мы все сделаем, – благоговейно ответил староста.

– И мне нужна лодка, чтобы попасть на этот остров и уничтожить сатанинское семя.

– Хорошо, – с готовностью кивнул Нифонт. – Я сам отвезу тебя туда. Вечером того же дня Елеазар, лежащий у распятия, был разбужен топотом копыт и лошадиным ржанием. Услышав шум, встал и, тяжело опираясь на деревянный посох, направился к двери, которая при его приближении распахнулась. В келью упругим шагом вошел Дайомедис, молодой человек с черными блестящими глазами, пышными усами и бородой, завитой на иудейский манер.