Книга об отце (Ева и Фритьоф)

Нансен-Хейер Лив

Президент Общества адмирал Макклинток открыл дискуссию: «Полагаю, я не ошибусь, если скажу, что более дерзкого плана никто еще не представлял на рассмотрение Королевскому Геогра­фическому обществу». Пожелав доктору Нансену всяческих удач, он сказал, что все его друзья в Англии вздохнут с большим облег­чением, если он вернется из этого предприятия целым и невредимым. Если сам Нансен ищет смерти, говорили другие, то это его личное дело. Но тащить с собой на верную гибель других — это же просто преступление!

Когда уже поздно вечером предоставили слово Нансену, он начал по пунктам отвечать на возражения и обвинения.

«Здесь высказано замечание, что, пускаясь

в арктическую экспедицию, нужно обеспечить себе отступление. Я же придержи­ваюсь противоположного взгляда. Своей экспедицией в Гренлан­дию я уже доказал, чего можно добиться, если сожжешь за собой мосты, и я рассчитываю на удачу и на этот раз».

И в заключение он сказал: «Поскольку не было высказано никаких серьезных возражений, то, я, полагаю, можно закрыть дискуссию».

Нансен не придал особого значения мнению именитого собра­ния. Отменить экспедицию было уже невозможно, Ева в него верит, а другие пускай думают что им угодно.

Спустя почти четыре года Нансен снова выступал в Лондоне, на этот раз — с докладом о результатах экспедиции на «Фраме». В зале Альберт-Холл среди нескольких тысяч людей присутство­вали почти все те, кто был на заседании 14 ноября 1892 года. Когда вошел Нансен, все как один поднялись с мест и оркестр заиграл победный гимн из «Иуды Маккавейского» Генделя:

О, дайте лавровый венок! Он победитель.

Впоследствии Нансен сказал, что никогда в жизни он не был так горд, как в ту минуту.

Серый и печальный, наступил день Святого Ханса 1893 года. Фритьоф один вышел в сад и спустился к морю, где уже тарах­тела маленькая моторная лодка с «Фрама». С Евой он попро­щался в спальне.

«Чего бы я не отдал в это мгновение, чтобы вернуться назад,— писал он в дневнике.— Но наверху в окне сидела маленькая Лив и хлопала в ладошки. Счастливое дитя, ты еще не знаешь, что такое жизнь, как она удивительно сложна и переменчива».

Когда «Фрам» медленно проходил мимо Бюгдой [81] , Нансен стоял на палубе и, всматриваясь в глубину Люсакерфьорда, где стоял Готхоб, в бинокль разглядел на скамейке под сосной одетую в белое Еву с ребенком на руках.

«Это был самый тяжелый миг за все время путешествия».

Затем корабль вышел из фьорда.

Ева несколько дней не выходила из дому. Она писала Фритьофу:

«За меня не бойся. Пройдет время, и печаль немного утихнет, и душа успокоится. Я ведь всегда тебе говорила, что верю в тебя. Я знаю, ты избранник судьбы, и в один прекрасный, счастливый день ты вернешься с победой. И тогда не будет конца твоему, моему блаженству, блаженству Лив».

81

Бюгдой — полуостров в Ослофьорде, район Осло, сейчас здесь нахо­дится музей, где экспонируется «Фрам». 

Марта Ларсен, добрая душа, прислала ей омара. Ева на всю жизнь запомнила деликатность Марты, которая, послав привет, не пришла сама. Самым тяжким испытанием для Евы было прини­мать людей, которые приходили к ней с наилучшими намерениями, а потом плакали и называли ее бедняжкой.

Братья Фритьофа Эйнар Бёллинг и Александр Нансен прово­дили «Фрам» до Ларвика. Там взошел на борт Коллин Арчер и сам встал к штурвалу. Он управлял кораблем некоторое время, пока тот не вышел из фьорда. Тогда все трое сошли на берег.

Свердруп должен был присоединиться к экспедиции в Трон­хейме и перед отъездом нанес Еве прощальный визит. Он расска­зал, что экспедиции не хватает пятнадцати тысяч крон и Нансену придется еще читать лекции и в Бергене, и в других местах, чтобы

покрыть хоть часть этой суммы.

Ева была в отчаянии. Перед отъездом он был таким усталым, и она боялась, что это его совершенно измучает.

«Что же, тебе никогда не будет покоя? — писала она Фритьофу.— Разве не лучше взять деньги из нашей кассы, мне не нужно теперь так много. Ради бога, сделай это! Тебе ведь надо отдохнуть, я знаю, не то ты заболеешь. Возьми у нас эти пятнадцать тысяч, я умоляю тебя, слышишь? Я прекрасно проживу без них, а когда ты вернешься, они не будут нужны ни тебе, ни мне. Эти проклятые деньги!»

Фритьоф был растроган и написал в ответ:

«Я долго сидел и смотрел на твой портрет, нарисованный Вереншельдом. (13) Как хорошо, что он со мной. Потом вынул твою фотографию работы Жазинского и поцеловал ее. Я достал альбом со всеми фотографиями Лив и твоими. (12) Милая, удивительная наша малышка Лив! И я просто заболел от тоски по тебе, дорогая моя Ева-лягушечка. Здесь, в моей маленькой каюте, меня окружают воспоминания о тебе, и я еще много раз часами буду мечтать о тебе. Любовь светится в каждой строчке, в каждом слове твоих писем, и они находят отклик глубоко-глубоко во мне. Ах, как прекрасно так крепко любить, разве не делает это жизнь совсем другой, и разве не прекрасна тоска, вопреки всему? Ведь мы обладаем друг другом во всех наших воспоминаниях, во всех мыслях, в нашей беско­нечной любви. Пускай нас разделяет даль, что из того? Все снова на­ладится, и пока наши мысли будут находить дорогу к нашим сердцам, мы всегда будем вместе. А там, глядишь, мы встретимся опять, живые и здоровые, и счастье будет безгранично. Ты ведь знаешь, я и сам не могу сказать, сколько пройдет времени, но долго ли, коротко ли придется ждать — жди смело и знай, что мы хорошо снаряжены и наверняка вернемся домой. Я совершенно спокоен в этом отношении, никакого несчастья быть не может, я уж позабочусь, и рано или поздно я вернусь.

Ты, дорогая моя, хочешь, чтобы я взял наши деньги, чтобы собрать нуж­ную сумму. Какая ты добрая и великодушная, и как я горжусь тобой! По счастью, это дело как будто улаживается, как ты, наверное, уже слы­шала от Александра, и эта забота отпала».

Все-таки он сделал доклад в Бергене, как было решено. Но публике пришлось прождать его почти полчаса, потому что, как раз когда ему надо было одеваться, хлынули потоком сче­та, а разобравшись в них и надев фрак, он, к своему ужасу, обнаружил, что в кают-компанию вошла целая группа американ­ских туристов. Они пришли познакомиться с ним и осмотреть корабль.

Вдоль всего побережья толпился народ. То и дело с берега слышалось «ура» — то это была стайка детей, то крестьяне и ры­баки, которые стояли и смотрели вслед кораблю. Груженые пароходы выходили из гаваней и приветствовали их музыкой и пением. Битком набитые людьми большие туристские пароходы салюто­вали и поднимали флаги, и повсюду выходили в море маленькие лодки и поджидали «Фрам». Мужчины вставали и размахивали шляпами, женщины — платочками.

«Довольно неловко принимать все эти почести, не успев еще ничего совершить»,— писал в дневнике Нансен.

В каждой гавани его ждали письма и телеграммы от Евы, и из всех мест, где они по пути останавливались, Фритьоф писал и телеграфировал ей. Эти письма были самым большим утешением для них обоих в последующие три года, и оба не раз их пере­читывали.

Ева уверяла, что она уже «пришла в норму» и Фритьофу не надо о ней беспокоиться. Она опять дает уроки, встреча­ется с людьми, Лив растет и умнеет. Сколько бы лет ни про­шло — три, четыре года,— она все равно будет ждать с верой и надеждой.