Книга об отце (Ева и Фритьоф)
Шрифт:
Тут пригодилось все, чему выучился Нансен у гренландских эскимосов. Из ледяных глыб сложили низкий туннель, по которому можно было попасть в хижину лишь ползком, на полу постлали медвежьи шкуры.
«Гостиная» была настолько велика, что Нансен мог в ней спать вытянувшись во весь рост и свободно стоять.
Из моржового сала натопили жиру для светильников и для еды, а медвежатина была отличной пищей. В конце сентября они настреляли столько медведей, что мясных запасов наверняка должно было хватить на всю зиму. Поэтому остатки провианта, взятого с корабля, можно было оставить про запас на дорогу.
Так началась их жизнь в этой зимней берлоге.
Меню у них было очень простое.
«Мы находили шкварки необыкновенно вкусными и называли пирожными».
Заняться было нечем, оставалось только спать, есть и лежать в мешках. Изношенное грязное платье уже не спасало от морозов за стенами хижины. Но когда бывало не слишком ветрено, то они с удовольствием выходили прогуляться. За эти месяцы записей в дневнике почти не прибавилось — условия существования не вдохновляли да к тому же казалось, что на холоде мозг застыл.
Только природой восхищаться они не уставали.
«1 декабря.
В последние дни погода удивительно хороша, и бродишь перед хижиной без конца. Лунный свет превращает эту ледяную страну в сказочный мир. Вон в тени грозно нависшей горы примостилась наша хижина, зато льды вокруг и фьорд залиты серебристым лунным светом. Снежные холмы и гребни так и светятся. Призрачная красота, словно это какая-то вымершая планета, вся из сверкающего мрамора».
Все на свете относительно, в том числе и представление о тепле. В хижине температура никогда не поднималась выше 0°. Полом служил лед, а со стен и потолка прямо на спальные мешки капала ледяная вода.
Больше всего соскучились они по книгам. Все небольшие альманахи и календари, взятые с собою, они давно выучили наизусть.
Но снова и снова принимались их перечитывать. По крайней мере видишь печатные буквы! Зато для размышлений было достаточно времени, и не всегда удавалось побороть в себе тоску по дому. Оставалось только поверять ее дневнику.
«Зимним вечером она сидит у лампы и шьет. Рядом с ней играет с куклой голубоглазая девчурка с золотистыми волосами. Мать ласково смотрит на нее и гладит по головке. На глаза наворачиваются слезы и каплями падают на рукоделье... А здесь рядом спит Юхансен и улыбается во сне. Бедняга, он наверняка дома, празднует рождество. Что же, спи, досматривай сны. Пройдет же когда-нибудь зима, наступит весна, весна жизни».
Пришло рождество, тоска по дому усилилась.
«Вторник, 24 декабря, 2 часа дня, температура —24°, облачность 2 балла, ветер восточный, 7 метров.
Вот и сочельник. На улице мороз и метель, у нас в хижине тоже холодно и дует. Как здесь уныло!
Дома сейчас звонят рождественские колокола. Я слышу, как плывет в воздухе этот звон. Какой чудесный звук.
...Вот зажигают свечи на елке. Вбегают ребятишки и радостно пляшут и веселятся вокруг елки. Когда вернусь домой, я непременно устрою на рождество детский праздник.
Мы тоже празднуем рождество, в меру наших возможностей. Юхансен вывернул нижнюю рубашку наизнанку, а верхнюю рубашку надел под низ. Я тоже надел «чистое» — кальсоны, которые подержал в теплой воде. Помылся, истратив четверть чашки воды, а снятые кальсоны использовал как губку и как полотенце. Теперь чувствую себя, точно заново родился, одежда уже не липнет так сильно к телу. На ужин у нас была рыбная запеканка из рыбной и маисовой муки, заправленная вместо масла моржовым жиром. На десерт — хлеб, поджаренный на ворвани». Только по праздникам, на рождество и Новый год, они позволяли
В новогоднюю ночь Нансен пишет:
«Сейчас в Норвегии колокольным звоном провожают старый год. У нас вместо колокола ледяной ветер завывает над снежными равнинами. Он дует с такой силой, что снежные вихри взлетают до неба. А круглая луна медленно, безмятежно переплывает из старого года в новый».
Грянули жестокие морозы, таких ни разу еще не бывало. Нансена угораздило отморозить кончики пальцев. Но это была не единственная беда. Одежда натерла до крови все тело. Хуже всего дело обстояло с ногами. Штаны так натирали кожу, что с внутренней стороны ляжки кровоточили. Они протирали раны мхом, намоченным в воде, нагретой в чашке над светильником. Но раны не заживали.
«Только сейчас я понял, какое, в сущности, замечательное изобретение мыло».
Однако со здоровьем у них было как нельзя лучше, а главное — мужество не покидало их. Нансен был совершенно спокоен за «Фрам», который он оставил под командой Свердрупа, уверен он был и в собственном возвращении. По его расчетам, «Фрам» должен был вернуться домой в августе, а к тому времени, если не раньше, и они доберутся до дома.
В феврале понемногу начали собираться в поход. Надо было починить одежду. Нансен был прямо-таки счастлив, когда из небольшого кусочка шнура получилось целых двенадцать ниток. Теперь хотя бы ветрозащитная одежда будет в порядке.
Запасы мяса и ворвани стали иссякать. Пришлось экономить ворвань и готовить горячую пищу только раз в сутки.
Тут как долгожданный подарок приближающейся весны к хижине подошел медведь.
«Он раздумывает, не войти ли в дом»,— сказал Юхансен и выстрелил в щелку двери. Медведь взревел и бросился наутек, Нансен помчался за ним вдогонку, но потерял след. Когда он возвращался к хижине, к нему подбежал Юхансен и сказал, что пристрелил медведя, но, подоспев к тому месту, где Юхансен оставил медведя, они увидели, что он удаляется в сторону большого ледника. Нансен еще ни разу не видел, чтобы убитый медведь так быстро бегал. Он бросился догонять его и успел всадить в него еще несколько пуль, но медведь не замедлял своего бега. Добравшись до самого гребня ледника, медведь вдруг упал и покатился вниз, все быстрее и быстрее, прямо к тому камню, на котором стоял Нансен. Перевернувшись через голову, медведь растянулся у самых ног Нансена. Он был мертв.
Мяса этого медведя хватило на шесть недель. Тех медведей, которые забредали к хижине, зимовщики теперь только отпугивали выстрелами.
Наступала пора трогаться в путь, и нужно было спешно приводить в порядок снаряжение. Нансен составил краткое описание своего похода и написал письмо Еве. То и другое положил в латунную трубку и подвесил к потолку хижины.
19 мая сани стояли наготове у самого выхода. Нансен и Юхансен выползли из зимней берлоги, с тем чтобы уже не возвращаться в нее.
Впоследствии, когда Нансена спросили, как они выдержали эту зимовку, он по привычке пожал плечами и с улыбкой ответил: «Да, знаете, пожалуй, было скучновато».
Тело после долгого бездействия было еще вялым и скованным, сани казались тяжелыми, так что за день поначалу проходили мало. Через несколько дней они подошли к мысу, который был им виден из хижины, но оттуда они не могли разобрать, что это такое — облака или горы. Весной на белой поверхности показались темные пятна, и тогда стало ясно, что это горы. Этот мыс назвали они мысом Доброй Надежды, так как надеялись найти там выход к морю. Надежда их оправдалась. С горного хребта они увидели открытую воду, а вдали еще какую-то землю.