Книга Предтеч
Шрифт:
– Да ну тебя!
– Да и сам я, - продолжал он, словно бы и не слыша ее слов, вдруг чего взбредет в башку? Ведь никто и никогда не сыщет, даже если и жива будешь.
Она слышала его учащенное дыхание, смотрела в глаза, бывшие в этот момент необычайно яркими, как у хищника, пристальными, беспощадными, и на миг почувствовала страх, кружащее голову дуновение опасности. Хищно-пружинистое тело, неуловимо-легкие, исполненные ловкой силы движения, - действительно, что захочет, то и сделает, не убежишь и не воспротивишься.
Но, переведя дух, все-таки ответила решительно:
– Нет, все равно не боюсь. Это уж слишком на тебя не похоже.
– Люди, знаешь ли, меняются. А кроме того мне порой кажется, что здесь я и впрямь не слишком-то похож на себя. И ты - не вполне ты.
– Глупости говоришь, - она на всякий случай критически оглядела юбку, туфли, пятнадцать лет уже, как свои ноги, - я - это я.
– С одной стороны, конечно, так, но... Впрочем, - сама увидишь. Под этим солнцем и в этом воздухе у всех появляется легкий сдвиг. А теперь не скажете ли, какие у вашей милости планы?
– Н-не знаю... В смысле?
– Например, - эз фор ми, то я пошел купаться.
–
– Э-э-э, - он высунул язык, дразнясь, - можешь и в трусиках искупаться, ты еще маленькая.
– Перебьешься! Ишь, чего захотел!
– Тогда так: я пойду во-он за ту дюну, а ты останешься здесь. Так и быть, обещаю не подглядывать, ты знаешь, я никогда не вру. Если что случится, - кричи, и вот еще что - поосторожней со здешним солнышком... Вмиг превратишься в недожаренный шашлык.
Он ушел, а его Мушка некоторое время глядела ему вслед, испытывая непривычное чувство легкого смятения. Когда маленькая фигурка, тянущая за собой две цепочки слоновьи-округлых, рыхлых, пышных следов исчезла за отрогом черно-розовой дюны, она быстренько разделась, впервые в жизни оказавшись совсем голой перед лицом такого ошеломляющего избытка простора, песка, моря и воздуха. О, она и не представляла себе, что две узенькие полоски материи могут столько значить! Теперь и солнце, и ветер трогали ее везде, где хотели, исподволь разжигая незнакомое ей, ни на что не похожее ощущение пожара в крови, дикого, неистового возбуждения. Глянув на море, она увидела довольно далеко от берега мерно вздымающиеся руки и черноволосую голову среди низеньких гладких волн. Свято выполняя договор, парень ходко удалялся в море, и за ним даже оставался реденький пенный след, как за лодкой. Не-ет, черт с ним, с предупреждением, - соблазн такого вот солнца после пятимесячной зимы все равно сильнее. И с этим решением она рухнула ничком, как подкошенная, на песок, но и тут не обрела успокоения. Коснувшись пересушенного, рыхлого песка, соски ее вдруг отвердели и напряглись, вовсе не способствуя покою, а солнышко продолжало свои предательские ласки, так что уже минут через десять возбуждение переросло в непреодолимое желание буйствовать, кататься по песку, или же просто танцевать какой-нибудь центральноафриканский танец в несколько увеличенном темпе и визжать во весь голос, вознаграждая себя за пятнадцать лет (Какой долгий срок все-таки! Особенно если это вся жизнь.) ПРОКЛЯТОЙ, никому не нужной сдержанности. Но нет, - он может услышать, а поэтому лучше всего будет немножко поохладить свой пыл, а к тому же - полет лучше буйства, а чем, как не полетом, может быть парение в такой вот хрустальной воде?! Вода (чуть холоднее ее крови) с готовностью приняла легкое тело, и тут уж она нашла выход распирающей ее энергии. Руки все чаще и чаще вонзались в прозрачнейшую воду, ноги гребным винтом толкали тело вперед, но нет, внутреннему зуду недостаточно было даже этого бешеного темпа. Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!!! И только чуть запыхавшись все-таки, она начала воспринимать что-то вне своего тела. Увидев берег непривычно далеко от себя, она вдруг зло усмехнулась, вспомнив слова своего провожатого: и впрямь она здесь - не вполне она. Давным-давно (например - прошлым летом) она начала бы истошно звать на помощь, просто увидав себя на таком удалении от твердой почвы. А сейчас об этом даже как-то смешновато подумать. Ты! Вода была так прозрачна, что почти беспрепятственно пропускала взгляд на всю свою толщу, туда, где виднелись ажурные белые кубки, по-модернистски приземистые вазы с роскошно-сложным и изысканным черно-красным узором, огромные, чуть сплюснутые шары с ячеистой поверхностью. Тонкие пурпурные ветви сами собой складывались, переплетаясь, в таинственные, неизреченного смысла исполненные иероглифы давным-давно позабытого языка и навевали смутные воспоминания о том, чего, может быть, вовсе никогда и не было. И, внося акценты, резкие мазки в эту изящную абстракцию, там и сям горели огромные цветы необыкновенно-ярких актиний. И тогда, по-змеиному изогнув тонкое тело, она ушла в тишину и невесомость водной толщи. Распущенные волосы темными водорослями стелились позади, отброшенные трепетали по воле водных струй, как при сильном ветре, дующем в лицо, а кораллы, пестрые раковины и причудливые рыбы Прибрежья с неудержимой силой притягивали к себе, и вдруг напомнившая о себе нехватка воздуха вызвала прежде всего досаду. Чем не полет? Только лучше, потому что не требует усилий для самого состояния парения. Но и здесь, в холодноватом, прозрачном сумраке она не смогла окончательно уйти от соблазнов этой страны. И пусть здесь не было солнца и ветра, вызывающих зуд возбуждения, зато была вода, которая завихривалась маленькими водоворотами во впадинах и выпуклостях тела, коварно проходилась вдоль позвоночника, обтекала грудь, и без того ставшую в последнее время что-то уж слишком чувствительной, крохотными бурунами закручивалась между бедер. И, не в силах противостоять собственной неутомимости но и сознавая одновременно скучную необходимость прекращать буйство и все-таки выходить, она изо всех сил рванулась к берегу. Нет, не сердце, - в груди гудела не ведающая устали турбина. С бредовой, торпедной легкостью преодолев расстояние до берега, она бегом пробежала полосу рыхлого, раскаленного песка и добралась до одежды. Все, хватит! И с этой благоразумной мыслью она уселась на песок, прикрыв голые плечи кофточкой, что добралась до этих мест, будучи перекинутой через руку. Спокойно, насекомое, я обсыхаю, просто обсыхаю... И ничего больше. Необходимо просто-напросто восстановить давешнюю лень путешествия через ленивую, заросшую кустарником равнину. И сердце постепенно смирило свою неистовую, избыточно-могучую деятельность, а раскаленная здешним светилом кровь перестала гудеть в голове.
– Эй!
– Раздалось из-за песчаной ширмы между мужским и женским пляжем.
– Ты уже набезобразничалась? Тогда одевайся скорее, потому что я иду-у!!! Она живо вскочила на ноги и звонко, безотчетно радуясь звучности собственного голоса, как это бывает, по слухам, с хорошими певцами, прокричала:
– Не уверены, не входите! Я сей-ча-ас!
Стряхивая сухой песок с тела, она еще раз критически
Им не пришлось, как она того слегка опасалась, карабкаться на крутую каменную стенку. Спутник ее шел себе вразвалочку, никуда не торопясь, деловито и чуть равнодушно поддерживал девушку под руку, и так они поднялись мало-помалу на заросшую "песчаной свечой" гигантскую дюну и двинулись по ее щетинистому, щекочущему голые ноги гребню. Давешнее перевозбуждение сказалось, их слегка разморило, и утомившиеся от воды и солнца тела отяжелели. Вдруг с необыкновенной остротой захотелось есть, казалось даже, что ноги дрожат от неожиданно подступившей слабости. Окинув ее внимательным взглядом, он понимающе кивнул:
– Ну что тебе сказать... Могу тебе пообещать зузгу вскорости и что бог пошлет - несколько позже.
– Так ты говоришь, - чмокающе просвистала она несколько погодя, обливаясь сладким розовым соком, пахнущим неведомыми духами, - малость недозрелая?
– Да, - он с чуть преувеличенной уверенностью кивнул головой, говорят, кстати, неплохое слабительное.
– Ну?
– Она на мгновение задумалась, а потом снова потянулась к импровизированной авоське из пиджачка с завязанными на узел рукавами.
– Тогда придется умереть. Маме передашь, что ее дочь погибла в борьбе с соблазном.
– Это я тебе обещаю.
Произнесши эти слова со всей возможной прочувствованностью, он тяжело вздохнул и запустил зубы в очередной плод. Сахар - это прямо в кровь, она наглядно убедилась в этом, когда силы постепенно, но и не мешкая возвратились к ней вместе с легким, игривым сумасшествием сегодняшнего дня. Тогда она твердо решила быть хорошей девочкой и теперь с некоторыми усилиями, но, в общем, придерживалась избранной линии поведения. К этому времени гребень дюны исподволь перешел в удивительно ровную каменную дорогу, все глубже врезавшуюся в скалу, и с каждым их шагом, с каждым поворотом стены по сторонам становились все выше и круче.
– Куда это мы идем?
– Видишь ли, обратной дороги нет, и возвращаться так или иначе придется другим путем. Но время еще есть, и мы успеем посетить по дороге одно тут местечко.
– А мы не слишком долго? Солнце заметно сдвинулось с тех пор, как мы пришли сюда.
Повернув ее к себе лицом, он с минуту смотрел ей в глаза, а потом, словно одолев какое-то навязчивое желание, усмехнулся и провел пальцем по ее щеке.
– Эта страна напоминает страну эльфов навыворот. Мы можем пробыть тут до вечера, провести несколько дней, проработать месяц или состариться, - и все равно мы вернемся в тот же час и только что не в ту же минуту. В нашей воле только выйти, когда захотим, да и то не вполне.
Девушка зябко повела плечами и разом посерьезнела, хотя, если разобраться, в словах его не было ровно ничего страшного. Кроме, разве что, безвозвратности.
А за очередным поворотом будто нарочно построенная дорога вдруг окончилась тупиком. После относительно-добродушной внешности окружающих предгорий разом открывшаяся перед ними глубокая долина выглядела воронкой от какого-то исполинского, совершенно невообразимой силы взрыва, или, - скорее, - удара чудовищного молота, чуть ли не насквозь пробившего горную страну. И, ясное дело, это было не так: далеко-далеко внизу, в пропасти полукилометровой глубины выла и грохотала бешеная горная речка, которая подточила и опрокинула здешние скалы, породив долину. Посередине, в кольце пропастей нынешнего и бывшего русла высился остров, - уцелевшая часть плоскогорья, чудовищных размеров приземистая башня со страшно обрывистыми стенами. Вообще же скалы в этих местах были пронизаны частыми, удивительно правильно расположенными вертикальными трещинами и состояли, по сути, из соединенных боками каменных столбов, высоких и узких многоугольных призм. Часть их, поваленная века назад, громоздилась поленницей исполинских дров, аккуратным штабелем, но те, что упали раньше, за тысячи лет стали просто грудами остроугольных глыб. Ширина каменной цитадели в кольце пропастей составляла километра четыре, и совершенно дикой, неуместной на фоне этого космического пейзажа выглядела пышная растительность посередине мертвой скалы. Кроны деревьев переливались через какую-то высокую белую стену, что казалась необыкновенно-нарядной по контрасту с диким, груболоманным, серым камнем. А дальше, чуть возвышаясь над темными кронами деревьев, виднелись, - или только виделись им, - светлые башни дома.
– Что это?
– Одно из гнезд рода Птиц, потомков матери-прародительницы Птицы.
– Хочу туда!
– Ты в этом совершенно уверена? Это довольно-таки утомительное занятие для всех, кто не Птица.
Но она только упрямо выпятила подбородочек, явно считая излишними всяческие дальнейшие дискуссии.
– Для начала, - невозмутимо, будто и не видя выражения ее лица, продолжил он, - надо будет изыскать способ спуститься вниз...
С этими словами он подошел к краю пропасти. В глухом реве и грохоте буйной воды то и дело слышался короткий, зловещий лязг, как будто смыкались исполинские челюсти, - это сталкивались между собой каменные глыбы, которые ворочала злобная речка. Казалось, что для достижения любого места ему ПРОСТО нужно было идти. Что достаточно самого по себе факта хождения. Так и теперь: пройдя десятка два шагов по-над пропастью, они нашли подобие неимоверно крутой лестницы. По сути, это была глубокая вертикальная трещина в каменной стене обрыва, и кто-то не пожалел времени, вырубая разновысокие, порой едва намеченные ступени. В этих местах решившийся на спуск едва удерживался в каменном желобе, а оступаться тут не следовало, - поток внизу ждал неосторожного, чтобы схватить, изломать, растереть острозубыми челюстями скал и сожрать, и он-таки успел здорово ссадить руку о камень, когда упрямая девчонка все-таки оступилась, и он едва сумел ее удержать. Грохот в замкнутом с трех сторон пространстве желоба все усиливался, пока не стал страшным, всепроникающим, с почти физической силой давящим на сознание, вопреки доводам рассудка вызывающим ощущение близящейся катастрофы. Когда же, наконец, обрыв на всю свою высоту встал над ними, а их ноги ступили на груды каменных валунов по берегу реки, он указал рукой в сторону реки и гигантского каменного пня за ней: