Книги в моей жизни
Шрифт:
"Я также читал многих из тех, кто пишет на идише, - вдруг заявил он. Читал их в переводе. Разумеется, Шолом-Алейхема. Но Менделе Мойхер-Сфорим лучше, гораздо лучше Шолом-Алейхема!"
"Ты помнишь Якоба Бен-Ами, еврейского актера?
– спросил я.
– Или Израиля Цангвиля?"
"Израиля Цангвиля?" - с изумлением вскричал он.
Я рассказал ему, что читал "Дети гетто" и видел инсценировку "Тигеля", которая так растрогала Теодора Рузвельта. Он изумленно покачивал головой.
"Могу назвать одну книгу, - сказал я, - которую ты, держу пари, на иврите не читал".
"Что же это за книга?"
"Заклепка на дедушкиной шее"!"
"Здесь ты меня подловил", - хмыкнул он.
Затем, желая подловить и меня, он вкрадчиво произнес:
"А я знаю книгу, которую ты точно не читал. Для меня
"Надо за эту книгу выпить", - предложил я.
Но вместо этого мы перешли к другой теме - "ламедвёвник". Согласно легенде, "в каждом поколении есть не меньше тридцати шести (ламед-вав) человек, на которых снизошла Шехина (божественный свет)".
Сделав этот крюк, мы вернулись к книге, которую он уже несколько раз и всегда с самым пылким энтузиазмом упоминал: "Ингеборг", написанной немцем по имени Келлерман107.
"Не забудь, что он написал также "Туннель", совершенно потрясающую вещь в духе Жюля Верна!
– напомнил мне Шац.
– Возможно, я неправильно произношу, но звучит это именно так - "Ингеборг" или "Ингебург". Это любовная история. И какая любовная история! Напоминает книгу "Она", о которой ты все время толкуешь".
"Постараюсь ее найти, - обещал я.
– Запиши-ка это название в мой блокнот".
Он записал его сразу вслед за "Робинзоном Крузо", "Баалъзаком" и "Зенкевитчем". (Английская орфография ему никак не дается. Он говорит, что в ней нет логики и, черт возьми, совершенно прав.)
"Если будешь писать обо всем этом, - сказал он, - не забудь Иосифа Флавия. Это толстая книга о последних днях еврейского народа..."
Но самым долгим оказалось обсуждение "Нарцисса и Гольдмунда" прочитанного, естественно, на иврите. Английская версия по какой-то любопытной причине получила название "Смерть и возлюбленный". Я натолкнулся на эту книгу Германа Гессе лишь несколько лет назад. И это одна из тех книг, которые глубоко затрагивают, волнуют художника. В ней есть магия и великая мудрость. "Мудрость жизни", как сказал бы Д.Г.Лоуренс. Это словно "каденция" к метафизике искусства. Это также "небесная речь", переведенная в низшую октаву. В ней прославляются муки и триумф искусства. Естественно, она нашла громадный отклик в душе моего друга Шаца, который стал свидетелем возрождения искусств в Палестине - более того, был непосредственно связан с ним благодаря деятельности своего отца. Любой человек, читавший эту книгу, Должен ощутить в самом себе великое возрождение вечной истины искусства.
Находясь под очарованием "Нарцисса и Гольдмунда", мы продолжили беседу: поговорили о прошлом и настоящем Иерусалима, об арабах и о том, какие это удивительные люди Для тех, кто близко их знает, о банановой роще близ Иерихона, которой некогда совместно владели его отец и Великий Муфтий, вновь о йеменцах и их поразительном образе жизни и, наконец, о его отце, Борисе Шаце, который основал в Иерусалиме Школу искусств и ремесел, назвав ее именем Веселиила и обучив своего сына всем видам искусства - даже тем, что существовали только в древности. Тут он вновь рассказал забавную историю о том, как его отцу удалось доставить в Палестину первое пианино. Плутовские подробности этого приключения напомнили мне один из самых экзотических отрывков у Сандрара (кажется, в книге "Бродить по свету"), где он, используя все ресурсы своей изумительной клавиатуры, описывает перевозку тысячи и одного предмета торговли (включая пианино) на спинах вьючных животных, богов и людей, которым сначала пришлось подниматься в Анды (он находился тогда в глухой южноамериканской деревушке), а затем совершить долгий, от восхода до заката, мучительный переход к морю. Это место производит на меня эффект таинственного солнечного взрыва: великий раскаленный шар преобразился в огромный рог изобилия, источающий уже не жар, а немыслимое количество самых невероятных предметов - и опорожнил его некий супергравитационный Крис Крингл где-то у черта на куличках!
Во всех этих разговорах магическим для меня было слово Иерихон108. Для Шаца это прекрасный зимний курорт ниже уровня моря, куда из Иерусалима спускаются, словно скользя на санках. Для меня это не только "стены" и звук трубы, но также незаметная деревушка в Лонг-Айленде, куда я мчался по Иерихонскому
Одно из самых устойчивых впечатлений о Палестине связано у меня с его рассказом о человеке, который вернул иврит в число живых языков*. Несомненно, всегда есть кто-то "первый", когда речь идет о возрождении мертвых языков. Но кто остановится, чтобы подумать об этом первом челове
Элиезер Бен-Иегуда. Он также составил первый словарь иврита, включавший примерно 50 тысяч слов (примеч. автора).
ке в связи с баскским, гэльским, валлийскими и другими, столь же странными языками? (Возможно, они никогда не были "мертвыми" полностью.) Тем не менее иврит возродился при жизни нашего поколения - и только благодаря человеку, который просто стал преподавать его своему четырехлетнему сыну. Нет сомнений, что до этого прославленного мгновения было много разговоров о возрождении. Но кто-то должен был претворить слово в дело. Такое событие всегда походит на чудо...
У этого события есть продолжение - небольшой анекдот, который Шац рассказывает с таким удовольствием, что я не могу умолчать о нем. Речь идет об одном из артистов знаменитой труппы "Габима", прибывшей в Палестину из России, где иврит звучал только со сцены (и в синагоге). Вдруг этот человек слышит, как мальчишки на улице ругаются и божатся на древнем языке. "Теперь я знаю, что это живой язык!" - воскликнул он. Эта история подтверждает мою мысль о том, что каждый раз язык возрождается через усвоение вульгарных элементов и включение самых простонародных оборотов. Все питается от корней.
"Скажи мне, Лилик, - спросил я, когда мы уже приближались к дому, почему твой отец назвал свою школу именем Веселиила? В честь тебя - или, наоборот, ты был назван в честь школы?"
Он рассмеялся.
"Ты, конечно, знаешь, что это означает "в тени Господней". Но это всего лишь буквальный смысл".
Он помолчал, а затем лицо его расцвело улыбкой. Внезапно он разразился тирадой на иврите - и речь его звучала как некое заклинание.
"О чем ты говоришь?" - спросил я.
"Читаю стихи из "Исхода"... о Веселииле. Он был пер вым скульптором, ты не знал этого? И, в сущности, больше того. Ты мог бы назвать его первым художником. Читай Библию! Найди то место, где говорится о Ковчеге Завета. Это же по твоей части. Замысловато, поэтично, точно и бесконечно..."
На следующее утро я последовал его совету. И первое упоминание о нашем дорогом Веселииле обнаружил в 31 главе "Исхода", которая начинается так:
"И сказал Господь Моисею, говоря: Смотри, Я назначаю именно Веселиила, сына Уриева, сына Орова, из колена Иудина;
И Я исполнил его Духом Божиим, мудрос-тию, разумением, ведением и всяким искусством, Работать из золота, серебра и меди, Резать камни для вставливания и резать дерево для всякого дела..."
Я читал не отрываясь: о создании скинии и ковчега откровения, о жертвеннике всесожжения, о святости Субботы, о скрижалях каменных, на которых было написано перстом Божиим... И я дошел до 35 главы "Исхода", где говорится: "Сделайте от себя приношение Господу; каждый по усердию пусть принесет приношение Господу, золото, серебро, медь, шерсть голубого, пурпурового и червленого цвета, и виссон, и козью шерсть, кожи бараньи красные, и кожи синие, и дерево ситтим, и елей для светильника, и ароматы для елея помазания и для благовонных курений..." Я читал не отрываясь, и меня пьянила музыка этих слов, ибо воистину были они замысловатыми и чудными, точными и поэтическими, летучими и плотными - и все это написано было о Веселииле и "соработниках" его. И я погрузился в глубокие раздумья, поражаясь мудрости Бориса Шаца, отца Веселиила: с каким любовным терпением, с каким героическим упорством трудился он, дабы сделать сынов Израиля умелыми, ловкими и способными к любому ремеслу, любому искусству - даже искусству Хубала. И я понял, что сын его с колыбели впитал эту мудрость и знания, эту способность изобретать самые любопытные занятия. И я мысленно прошептал: "Благословенно имя твое, Веселиил, ибо внесено оно на скрижали завета, заключенного между нами!"