Книги в моей жизни
Шрифт:
И еще великолепной судьбы - вполне объяснимой и полностью оправданной, увенчавшей борьбу за признание, которую Уитмен вел всю жизнь. Какой список имен, какие люди встали на его сторону! Начать с Эмерсона, который написал, получив экземпляр первого издания "Листьев травы": "Les Americains qui sont a l'etranger peuvent rentrer; il nous est ne un artiste"*. Эмерсон, Торо, Баки, Карлейль, Берроуз, Уильям Дуглас О'Коннор, Хорее Траубел, Марк Твен, удивительная Энн Гилкрайст, Джон Эддингтон Саймондс, Рёскин, Жоа-кин Миллер (калифорнийский Уитмен), оба Россетти, Суин-берн, Эдвард Карпентер... какой список! И последний по счету, но, наверное, не по значению - Питер Дойль, водитель омнибуса. Что касается Жоакина Миллера" - мы уже приближаемся к дому!
– это был поэт сьерры, который, придя в крайнее негодование из-за нападок на Уитмена, высказался так: "Get homme vivra, je vous le dis! Get homme vivra, soyez-en sur, lorsque le dome puissant de votre Capitole la-bas, n'elevera plus ses epaules rondes centre les cercles du temps"***.
He забудем и еще одно значительное событие в карьере Уитмена-его присутствие на открытии
Не упустим из виду и тот примечательный факт, что, когда сочинения его начали привлекать внимание в Европе - особенно в Англии, что очень странно!
– когда в разных странах стали один за другим выходить переводы, первый французский перевод, появился в "Провансаль"! Я считаю это счастливым совпадением.
* Американцы, живущие за границей, могут возвращаться: у нас родился художник (фр).
** Его настоящее имя - Цинциннат Гейне Миллер, и родился он в Индиане (примеч. автора).
*** Этот человек будет жить, говорю вам! Не сомневайтесь, он будет жить и тогда, когда ваш тамошний Капитолий уже не станет подпирать своими плечами круги вечности (фр.).
А Леон Базальметт, самый преданный из биографов Уитмена! Какой это был бескорыстный труд! Какая дань уважения от Старого Света! Помню, я читал работу Базальметта в Париже. Помню также, хотя память может меня подвести, что именно в этот период читал поразительно разные книги: "Исповедь" блаженного Августина и его же "Град Божий"; "Дневник" Нижинского; "Совершенный коллектив" Эриха Гут-кинда; "Дух дзен" Алана Уаттса; "Луи Ламбера" и "Серафиту" Бальзака; "Смерть незаметного человека" Жюля Ромена; жизнеописание одного из тибетских святых - "Миларепа" и "Познание Востока" Поля Клоделя. (Нет, я никогда не был одинок. В самом худшем случае я был с Богом, как где-то уже говорил.)
В Уитмене есть одна особенность, которую я недостаточно подчеркнул, хотя для меня она чрезвычайно поучительна: я имею в виду то, как спокойно, упорно и невозмутимо он добивался поставленной цели. Сколько он выпустил изданий за свой собственный счет! Как сражался за то, чтобы в окончательное издание вошло несколько "недостойных", иными словами, "непристойных" стихотворений! При этом он никогда не тратил времени на борьбу с врагами. Он шел вперед решительно, уверенно, неколебимо. Его прямой взгляд врагов просто не замечал. Он двигался вперед по "большой дороге", а со всех сторон к нему сбегались друзья, помощники, сторонники. Они следовали в его кильватере. Посмотрите, как он обошелся с Эмерсоном, когда последний пытался уговорить его не включать эти "оскорбительные" стихотворения в более позднее издание. Разве не очевидно, что Уитмен высший из этих двоих? Если бы Уитмен капитулировал в этом деле, изменилась бы вся картина мира. (Верно, он уступил своим английским благодетелям, исключив спорные произведения из английских изданий, но, я уверен, сделал так, зная, что в конце концов добьется успеха на родине.) Невозможно переоценить эту борьбу с теми силами, которые доминировали в обществе начиная с середины и вплоть до последней четверти Девятнадцатого века, что составляет самый консервативный период в нашей истории. Победа Уитмена определила все Дальнейшее развитие американской словесности. (Как это было и в случае с "Сестрой Керри" Драйзера.) Когда настал черед Джеймса Джойса, американский суд, словно совершая "благородный реванш", признал автора "Улисса" невиновным. Насколько легче было разрешить свободную продажу "Улисса" во втором десятилетии двадцатого века, чем предоставить Уитмену полную свободу выражения полувеком ранее! Остается узнать, каким будет окончательный вердикт французских, английских и американских властей относительно моих собственных спорных сочинений... Однако я затронул эту тему не для того, чтобы поговорить о себе, а с целью показать, что судьбой такого человека, как Уитмен, видимо, распоряжалось некое Провидение. Этого человека, который не знал сомнений, никогда не прибегал к языку отрицания, не презирал, не поносил и не оскорбил ни одно человеческое существо, всегда защищали и окружали надежные друзья и верные поклонники. Жамати говорит о том, с каким удивлением восприняла нападки на откровенные стихи Уитмена Энн Джилкрайст.
"Она видит в них прославление жизни, почти религиозное уважение и любовь к ней. И наивно спрашивает себя: если она столь естественно откликается на "Листья травы", то, может быть, эти стихи были написаны специально для женщин?"
И Жамати добавляет:
"Какое свидетельство в его пользу - эта женщина с великим сердцем, эта безупречная, всеми почитаемая и обожаемая мать, которая сумела разглядеть в нем нечто священное!" *
Жамати говорит о ее "nai'vete" **. Я бы сказал о ее "проницательности". Ее мужестве. Ее величии. Ведь она была англичанкой, не забудьте! Нет, даже когда Уитмен, казалось бы, обращался "специально" к женщинам, слова его были адресованы как женщинам, так и мужчинам. Одно из величайших достоинств Уитмена состоит в том, что он возносил равную хвалу и женщине, и мужчине. Он считал их равными. Он воспевает их мужественность и женственность. Он видел, что есть в мужчине женского, а в женщине мужского - задолго до Отто
*Цитата в оригинале на французском языке (примеч. перед.), ** Наивности (фр.).
Вейнингера98! На него клеветали именно потому, что он увидел в каждом из нас сексуальный дуализм. Одним из немногих примеров, когда он внес радикальное изменение в оригинальный текст, была замена на женщину вместо мужчины для того, чтобы, как говорят, избежать подозрений в "гомосексуальных" наклонностях. Сколько мерзостей было написано по этому поводу! Какую чушь несли психоаналитики! Любой, кто говорит о любви, великой любви, подпадает под подозрение. Таким
Когда несколькими страницами выше я упомянул о туманном и отрешенном выражении глаз Уитмена, у вас, надеюсь, не возникло впечатления, будто я считаю его холодным, равнодушным, черствым человеком, который живет в своем "брахманском великолепии" и снисходит до толпы лишь тогда, когда ему захочется! Достаточно вспомнить о годах, проведенных им на поле боя и в госпиталях, чтобы уничтожить даже тень подобного подозрения. Кто еще способен на такую жертву, такое самоотречение? Этот опыт потряс его до основания*. Он сделал гораздо больше, чем можно требовать от человека. Не только потому, что серьезно подорвал свое здоровье, хотя и эта цена очень высока. Но речь, скорее, идет об испытании слишком тесным общением. Много говорилось о его неизменном сочувствии. Здесь больше подходит слово сострадание. Впрочем, в нашем языке нет слова, способного выразить это всеобъемлющее чувство.
Этот опыт, который, повторяю, следует сравнивать с испытаниями Достоевского в Сибири, вызвал множество спекуляций. В обоих случаях это была Голгофа. Врожденное братское чувство Достоевского, природный дух товарищества Уитмена по велению Судьбы прошли проверку в огненном горни
См. страницу XVII предисловия Оскара Карджилла ("Уолт Уитмен как святой") к книге "Исцелитель ран" (примеч. автора).
ле. Независимо от того, сколь велика была их человечность, оба они не были избраны для подобного опыта. (Это не праздное замечание. В человеческой истории есть прославленные примеры людей, избранных для того, чтобы подвергнуться ужасающему искушению или испытанию. Я думаю прежде всего об Иисусе и Жанне д'Арк.) Уитмен не ринулся сломя голову в добровольцы, чтобы служить солдатом Республики. Достоевский вступал в "движение" отнюдь не с целью доказать свою способность к мученичеству. В обоих случаях обстоятельства решали за них. Но в конце концов именно это и является проверкой человека - как принимает он удары Судьбы! Только в тюрьме Достоевский по-настоящему познакомился с учением Христа. Только на поле боя, среди убитых и раненых, Уитмен понял смысл отречения или, точнее говоря, служения без мысли о награде. Лишь героическим людям дано выдержать такие страдания. Лишь просветленным людям дано преобразить свой опыт в великие послания любви и благословения.
Уитмен узрел свет", воспринял озарение за несколько лет до этого решающего периода своей жизни. С Достоевским дело обстояло иначе. Обоим суждено было усвоить урок, и они усвоили его среди страданий, болезней, смертей. Беззаботный дух Уитмена претерпел изменения - и углубился. "Товарищество" превратилось в более страстное принятие своих собратьев. Взор 1854 года - взор человека, несколько ошеломленного представшим ему видением, - преобразился в более широкий и глубокий взгляд, обнимающий всю вселенную наделенных чувствами существ - но также и мир неодушевленный. Это уже не экспрессия человека, явившегося откуда-то издалека. Это взгляд человека, который находится в самой гуще жизни, полностью принимает свой удел и наслаждается им - что бы ни случилось. В этом, быть может, меньше божественного, но намного больше истинно человеческого. Уитмен нуждался в подобном очеловечивании. Если он, как я твердо верю, пережил (в 1854 или 1855 году) расширение сознания, то должен был произвести переоценку всех человеческих ценностей - в противном случае, он мог бы сойти с ума. Уитмену следовало жить как человеку, а не как Богу. В случае с Достоевским нам известно, сколь устойчивой оказалась усвоенная им (вероятно, через посредство Соловьева) идея "человекобога". Достоевский, просветленный из самых глубин, должен был очеловечить Бога в себе. Уитмен, награжденный просветлением извне, должен был обожествить в себе человека. Это взаимное оплодотворение бога и человека - человек в боге, бог в человеке - в обоих случаях имело далеко идущие последствия. Сейчас стало обычным утверждение, что пророчества этих двух великих людей потеряли всякое значение. И Россия, и Америка превратились в общество глубоко механизированное, автократическое, тираническое, материалистическое и безумное. Но давайте подождем! История должна пройти весь свой путь. Негативный аспект всегда предшествует позитивному.
Биографы и критики часто обращаются к этим критическим периодам в жизни и, рассуждая о "братстве" и "универсальности духа", создают впечатление, будто простая близость к страданию и смерти была причиной развития этих свойств у их героев. Однако, если я правильно понимаю характер Уитмена и Достоевского, повлияло на них другое - осознанное ими бесконечное расширение души. Именно души их были затронуты - точнее, ранены. Достоевский пошел в тюрьму не как борец за социальные права, а Уитмен явился на поле битвы не в качестве сиделки, врача или священника. Достоевскому пришлось жить так же, как всем его собратьям по заключению: подобно им, он был совершенно лишен частной жизни и жил, как зверь, - мы знаем это по мемуарным свидетельствам. Уитмену пришлось стать сиделкой, врачом и священником в одном лице, поскольку никто другой, кроме него, такими редкими качествами не обладал. По складу характера он никогда не избрал бы ни одно из этих занятий. Но одинаковый животный магнетизм - или одинаковое божество в каждом - под давлением сходных обстоятельств принудили двух этих людей выйти за пределы самих себя.Обычный человек, претерпев нечто подобное, вполне может до конца дней посвятить себя заботам об обездоленных - признать это своей "миссией", которую должно исполнять. Но Уитмен и Достоевский вернулись к литературному творчеству. Если и была У них "миссия", она включена в их "послание".