Книги в огне. История бесконечного уничтожения библиотек
Шрифт:
Инквизиция
Папы придумали инквизицию с целью подавить ересь вальденсов или катаров, которая стала популярной в народе и тем самым колола им глаза; замысел немедленно выродился вследствие рвения мирян, взявшихся осуществлять его: Робера Лe Бугра, «молота еретиков» Ферье, Конрада Марбургского, преступления которого прервала только насильственная смерть. Проявив большую тонкость, дело это перепоручили монахам, организовавшим сеть уловления подозрительных лиц. Как известно, они обладали всей полнотой власти, деяния свои творили под покровом абсолютной тайны и не давали отчета никому, кроме короля, если тот был способен держать их в узде. Редко можно увидеть столь эффективную систему подавления, позволявшую обходиться без танков и ГУЛАГов, живущую за счет своих жертв: все принадлежащие к этой системе сверху донизу занимались личным обогащением, исключая, быть может, двух-трех великих инквизиторов, наиболее приверженных аскезе, да и то сомнительно. Говорят, когда евреи — как богатые, так и бедные — скинулись, чтобы предложить Фердинанду Испанскому 600 тысяч дукатов в обмен на запрет инквизиции, великий магистр Святой конгрегации Сиснерос выплатил эту сумму королю из собственных денег. Тем легче понять, отчего столь многие подозрительные отделались увещеванием и «отпущением», тогда как других посылали на костер.
В
17
Среди забот (лат.).
На территории весьма относительного милосердия, подведомственной не испанской инквизиции, ненависть излилась в основном не на библиотеки, более или менее уцелевшие, а на еврейские книги, «злокозненные» по определению.
Католическая Испания
Испания превратила инквизицию в столь полезное орудие управления, что отказалась от нее с большим трудом и официально упразднила только в 1834 г. (впрочем, мы не без содрогания узнаем, что Ватикан сохраняет ее под другим названием вплоть до сегодняшнего дня). Когда священные узы брака соединили Кастилию с Арагоном и вся территория была отвоевана, Изабелла и Фердинанд начали грандиозную операцию этнической чистки. Нужно признать, что оказавшаяся у власти кастильская знать обрела цель существования — устранить евреев как собственников и конкурентов, простой же народ от души приветствовал это, сам не понимая причин своей радости. Указ об изгнании евреев был провозглашен в марте 1492 г. Могли остаться лишь те, кто согласился принять крещение: их назвали conversos, то есть обращенными.
Поскольку в финансовом отношении дело оказалось не таким уж и выгодным, в это же время началась христианизация мавров — на первых порах мягкая. Затем кардинал Франсиско Хименес де Сиснерос счел результаты слишком медленными и при поддержке коронованной четы решительно высказался за принуждение. И 18 декабря 1499 г. произошло насильственное крещение трех тысяч мусульман, которых заставили принести с собой книги, чтобы они могли собственными глазами увидеть, как их сжигают на площади Виварамбла в Гранаде; исключение сделали для трактатов по медицине — их забрал университет в Алькале. Это был грандиозный спектакль, куда более увлекательный, чем книжное аутодафе, устроенное Торквемадой в монастыре Сан-Эстебан и проведенное тайком, чуть ли не с ощущением вины: сожгли всего-то шестьсот книг, заподозренных в колдовстве и иудаизме. Напротив, очевидцы в Гранаде, тот же самый падре Алькалеа, наблюдали, как превращаются в дым привозимые на тачках украшенные миниатюрами рукописи великолепного каллиграфического письма, тома с уголками и застежками из золота или серебра. Уничтожение — лучшее из зрелищ. Увиденное настолько поразило воображение, что и количество погибших изданий показалось умопомрачительным — от одного до двух миллионов.
Поскольку дело это вызвало мятеж, ответ оказался еще более жестким: были окрещены все мавры, вплоть до живущих в Арагоне. Тем, кто возражал, что обряд не был добровольным и, следовательно, не имел законной силы, священник напоминал, что их искреннее и полное согласие предпочесть крещение костру, несомненно, является актом свободы воли. В 1511 г. инфанта донья Хуана постановила, что все мориски — так называли крещеных мавров — должны выдать все свои книги; на сей раз стремились уничтожить трактаты по философии (которых осталось мало — сами арабы в свое время бросали их в огонь по распоряжению Альморавидов, наряду с текстами по теологии или схоластике) и особенно «los de su danada ley y secta», «книги их скверной веры и доктрины», как именовали Коран и сходные издания; таковых оказалось чрезвычайно много. После этого были запрещены арабские имена, язык и одежда — равно как обычай совершать омовение. Наконец в период между 1609 и 1614 г. все без исключения мориски были выдворены за пределы Испании. Это привело к обвалу экономики, в частности, в районе Валенсии, где триста тысяч из них проживали на положении почти рабов. «И кто же теперь будет шить нам обувь?» — жаловался один архиепископ. Спустя немного времени после изгнания в домах Гренады, как рассказывает Маркос де Гвадалахара, несмотря на принятые меры, все еще во множестве находили книги, главным образом Кораны необыкновенной красоты, которые из-за их странных букв и украшений принимали за книги по магии и колдовству.
Тем временем евреям не давали никакой передышки: власть, подозревая, что они не вполне искренне приняли навязанную им силой веру, добилась от папы разрешения расширить поле деятельности инквизиции, без помощи которой было бы затруднительно разоблачить «тайно исповедующего иудаизм» марана — так называли обращенных. Поскольку кастильские аристократы соответствующей выучки не имели, государственный антисемитизм привел к тому, что все банки постепенно перешли в руки генуэзцев, что также настоящих выгод стране не принесло. Под строгим присмотром Сиснероса аппарат принуждения заработал на полную катушку: гуманизм стал одним из воплощений ереси, Эразма при цитировании в обязательном порядке именовали «некто», даже христианский мистицизм стал вызывать тревогу и, как следствие, был потревожен. Что до свободомыслия, его воспринимали как стартовую площадку для скептического отношения к религии: эти книги, «попав в руки отроков, не уподобляются ли ножу, попавшему к безумцу?». Поскольку запретных названий оказалось очень много, был составлен индекс книг, за чтение, хранение,
Анализ запрещенных названий показывает, что понятия о все более широком распространении опасных идей были довольно туманными или сводились к чистой воды оппортунизму. В первой половине XVI в. индекс свидетельствует о паническом страхе перед «заблуждениями Магомета» и «библиями на народных языках», к которым вскоре присоединяются сочинения Лютера. К тому же излагается все таким витиеватым стилем, что суды приходят в недоумение, отчего возникает обширная, чреватая проволочками переписка [18] ; прямой противоположностью станет Индекс, составленный иезуитами и нацеленный против книг, враждебных их ордену: в конечном счете он будет просто защищать монархию в списке 1790 г., где под запретом окажутся Вольтер, Локк и Неккер [19] .
18
Детали см. в работах Бартоломе Беннассара, который всю жизнь занимался изучением феномена инквизиции. Рискнем предположить, что, быть может, даже слишком усердно, ибо на склоне дней он обнаружил некоторую тонкость, осмотрительность и чуть ли не гуманизм в испанской практике пыток.
19
Последний, чрезвычайно пространный «Index Librorum Prohibitorum» («Индекс запрещенных книг») датирован 1966 г. и все еще имеет силу закона. В нем по-прежнему фигурируют «Опыты» Монтеня.
В сомнительных случаях истребители библиотек XVI в., не довольствуясь сожжением четко обозначенных в Индексе книг, стремятся угадать, что заслуживает костра. Их неослабное рвение привело, в частности, к пропаже не поддающихся подсчету научных трудов, хотя сами они не могли бы определить, в чем состоят дурные или добрые намерения авторов.
Аутодафе 1559 и 1560 гг. отличались особой свирепостью: на сей раз речь шла об идеях Лютера, которые следовало отбросить за Пиренеи. Впоследствии законы еще более ужесточились: запрещено учиться за границей, исключая Рим и два-три университета; студентам и преподавателям, которые находятся за рубежом, предписано вернуться в страну и по прибытии сдать экзамен перед лицом святой инквизиции. Запрещено импортировать книги и читать на любом языке, кроме испанского. Сам король бегло говорит и пишет только на кастильском, тогда как подданные его изъясняются на голландском, каталанском, арабском, французском, итальянском, португальском и английском. Как в Александрии времен Птолемея Филадельфа, но с прямо противоположной целью, в портах обыскиваются трюмы прибывающих кораблей, и комиссар-инквизитор поднимается на борт прежде таможенника.
Итак, испанские библиотеки — как общественные, так и частные — оказываются под контролем, их фонды подвергаются конфискации и втихомолку уничтожаются. «25 октября 1566 года Севилья проснулась буквально захваченной друзьями дома [20] , которые окружили все книжные лавки города. Затем комиссары опечатали двери. И приступили к осмотру складов, перебирая книгу за книгой». В другой раз двадцать профессоров получают приказ изгнать с полок университета в Саламанке всех auctores damnati, запрещенных авторов. Один из экспертов просит инквизитора продлить сроки: чистка некоего мадридского собрания стоимостью в 18 тысяч дукатов заняла у него больше положенного времени, хотя он трудился четыре месяца по восемь часов в день. Напротив, кое-какие влиятельные библиофилы явно привыкли плутовать: когда скончался безупречный дон Хосе Антонио Салас, кавалер ордена Калатравы, и его библиотеку выставили на аукцион, обнаружилось, что из 2424 книг 250 принадлежат к числу тех, за владение которыми полагалась смертная казнь. Равным образом многие «проклятые» издания отправлялись не на костер, а в Эскуриал, где их насчитывалось по меньшей мере 932 в 1639 г.
20
Прозвище добровольных и отнюдь не бескорыстных помощников инквизиции
Этот убийственно экстравагантный дворец являет собой самое опасное здание христианского мира, подобно своему хозяину, королю Филиппу II, который терзается кошмарными снами в спальне-ризнице. «Король-бабочка» («rey papelero»), сам не знающий, чего хочет и, по остроумному выражению одного протестантского памфлетиста, желающий создать настойку «испанский католикон», в 1566 г. запрещает всем своим подданным совершать омовения, а также говорить на арабском; им дается три года, чтобы освоить официальный язык. Меньше известен он своим библиофильским зудом: наиболее могущественный человек тогдашнего мира мечтает превзойти Рим, Флоренцию и Венецию, где находятся самые престижные из известных библиотек, построить новую Александрию исключительно для личного пользования. В этом роскошном собрании, рассказывает преподобный Хосе де Сигуэнца, латинские издания помещены отдельно, «не смешиваясь ни с каким другим языком», в том числе трактат «De Baptismo parvulorum» («О крещении младенцев»), написанный рукой самого Блаженного Августина, «с буквами как наши заглавные и на манер лангобардский или вандальский, который некогда был принят в Африке, где имелось много образованных людей». В другой зале находились тексты «древнееврейские, арабские, итальянские, кастильские, персидские, китайские и турецкие», а также один кодекс на «малабарском языке». Арабские манускрипты по великолепию своему намного превосходят остальные: написаны они куфическими буквами, золотыми на голубом фоне, гласные выделены красным, а диакритические знаки — темно-синим, это настоящая измельченная ляпис-лазурь. Но в прежние годы погибло столько этих шедевров, что за ними теперь приходится ехать в Магриб, после того как мориску Алонсо Кастильо было поручено скупить все, что осталось в Гранаде и Кордове, — естественно, уцелела лишь горстка. Тем не менее Эскуриалу принадлежит наибольшая часть марокканской королевской библиотеки, четыре тысячи рукописей, похищенных в 1612 г. у Мулай Зидана: обратившись в бегство вместе со всем своим имуществом, тот погрузил его в Агадире на французскую галеру «Нотр-Дам-де-ла-Гард», капитан которой удрал под предлогом, что султан отказался заплатить ему заранее. Испанский флот захватил судно, и сыновья Зидана, вновь придя к власти, до конца дней своих безуспешно требовали от испанского короля вернуть библиотеку, а от французского — возместить ущерб.