Книжная девочка

Воронова Мария

В ожидании еды Женя невольно прислушалась к телевизору. Шла передача о моратории на смертную казнь, надо ли его отменять. Гости программы перебивали друг друга, родственники жертв преступлений рыдали, общий гвалт перемежался истеричными женскими выкриками с места. Поймав взгляд мужа, Женя спросила, нельзя ли выключить телевизор. Тот подозвал официанта.

«Зачем люди принимают участие в таких передачах? – думала Женя. – Политики, писатели – понятно, им нужен пиар. А родные жертв?» У нее тоже погибли мать и отчим, но если бы она начала рыдать

на всю страну, зная, что на нее смотрят чужие равнодушные люди, она бы предала память мамы, это точно.

Оказалось, ее муж думает так же:

– Отвратительно. Издевательство над людьми, пережившими горе. К чему эта болтовня, которая ничего не решает?

– Может быть, решает?

– Тем хуже! Основа справедливости – беспристрастность. Нельзя заражаться жаждой мести от родственников жертв, проникаться к ним жалостью тоже нельзя.

– А вы поддерживаете мораторий на смертную казнь?

– Да. Не государство дает жизнь, не ему и отнимать. А если родные жертвы не могут смириться с тем, что убийца продолжает жить, пусть тогда мстят сами.

Женя вспомнила, что при первом знакомстве они тоже говорили о мести. Кажется, ее муж изменил точку зрения. Почему?

– Правда, месть не помогает избавиться от ненависти, – после паузы продолжал Долгосабуров, почему-то тема занимала его. – Смириться трудно, простить невозможно, а жить с ненавистью в сердце – ужасно.

Женя пожалела, что начала этот разговор. Ее муж выглядел расстроенным, и она осторожно погладила его по руке.

Он невесело улыбнулся в ответ:

– А ты сама-то что думаешь?

Она пожала плечами:

– Я никогда не чувствовала ненависти к водителю, по вине которого погибли мама и отчим. Я о нем не вспоминаю.

– Он жив?

– После аварии выжил, отделался небольшими травмами, а теперь – не знаю. Наталья Павловна с Михаилом Васильевичем тоже его простили. Они даже ходили в суд и просили, чтоб его не наказывали слишком сурово. Ведь знать, что по твоей неосторожности погибли люди, – уже страшное наказание.

Долгосабуров внимательно посмотрел на нее. Кажется, хотел что-то сказать, но передумал и принялся за еду.

Глава 9

Из полуоткрытой двери курилки Мила с улыбкой наблюдала, как начмед гоняется за Спасским, пытаясь схватить его за локоть и произнести воспитательную речь. Обладай начмед хоть минимальными управленческими навыками, давно бы поняла, что воспитывать Спасского – это все равно что дрессировать кота: можно отдавать только те приказы, которые он сам хочет выполнить.

– Вы вымогатель, Андрей Петрович, вымогатель! – стонала начмед.

Сделав обманный нырок, как боксер на ринге, Спасский ловко шмыгнул в курилку. Начмед ринулась за ним, хотя это было против внутреннего этикета.

– Мадам… – Спасский протянул ей раскрытую пачку и галантно щелкнул зажигалкой. Мила сделала вид, что увлечена заоконным видом.

Начмед затянулась:

– Андрей, в самом деле… Был сигнал.

– Стукачи

проклятые, – заметил Спасский беззлобно. – Я знаю, откуда ноги растут. Повадился ко мне один таджик с соседней стройки. То тут фурункул вскочит, то там… Сами знаете, если стафилококк прикусит человека, то приходится целую серию гнойников пережить до полного выздоровления. Этот приперся, я ему вскрыл, через неделю – снова, и так далее. Ни паспорта, ни полиса, конечно, нет, Христа ради, да и тут незачет, ибо у них Аллах. Он мне говорит: доктор, у меня иммунитета нет? А я ему – иммунитет тут ни при чем, просто надо уметь доктора отблагодарить, иначе так и будешь до старости ко мне ходить, пока не научишься. Это самый мой вымогательский разговор.

– А про чеки? – грозно спросила начмед.

Мила хихикнула. Началось все с водочного компресса, который Спасский посоветовал пациенту. Только водка должна быть хорошей – а лучше виски – а еще лучше виски доктору, а чек из магазина на рану – и чем дороже чек, тем быстрее воспаление сойдет. Ха-ха, спасибо, доктор! Больной оказался нормальным мужиком, а его жена, подслушивая в коридоре, решила, что творится вымогательство, и понеслась к начмеду. Хорошо, сам мужик подтвердил, что это была шутка.

– Да верю я тебе, верю! Иначе ты бы себе таких дурацких шуточек не позволял! Но все равно, претензий масса. Андрей, ты один не заполняешь поносную бумагу! Тьфу, черт, привязалось с твоей легкой руки! Карту сбора эпиданамнеза.

– Да ну на фиг!

– Андрей! Санврач разработал специальный лист, все учел, тебе только подчеркнуть надо. А ты игнорируешь, да еще поносной бумагой обозвал. Не стыдно? Человек старался…

– Ну, пусть в Нобелевский комитет подаст.

– Мила, хоть ты повлияй!

Она покачала головой:

– Если Михаил Васильевич мой муж, это еще не значит, что я должна продвигать любую чушь, которая приходит ему в голову.

– Вот именно! Вы представьте, приходит ко мне больной… допустим, с копьем в заднице. Доктор, помогите! А я ему: минуточку! Скажите сначала, вы чумой не болели? Холерой? Свинкой? – Доктор, умираю! – Секундочку, вы из города в последние семь дней не выезжали? Контакта с инфекционными больными не было? Ах, как хорошо! Вот вам талон на флюорографию, сходите, и мы сразу начнем лечение!

– Все можно довести до абсурда!

– Я лично уже доведен, – невесело улыбнулся Спасский. – Последние дежурства у меня…

– Да мы наслышаны.

– Я проклят, проклят! Минимум три большие операции за смену, и все с подвохом.

– Но тебе же необязательно самому все делать, – заметила начмед, – ты должен руководить.

– Ага, – желчно сказал Спасский, – поэтому вы мне все время ставите в бригаду Побегалова. Чтобы я им руководил. Как в анекдоте: доктор, скажите, а почему всем операции будет делать профессор, а мне – студент Иванов? Вдруг он что-то не так сделает, и я умру? – Да вы не волнуйтесь, мы ему практику тогда не зачтем.