Книжный на левом берегу Сены
Шрифт:
Адриенна была права, и Сильвия это понимала. Сегодня она чувствовала себя такой беспечной, свободной, какой ощущала себя только в Ле Дезере и Рокфуэне, вдали от неотступных требований Джойса. Там ей легче дышалось, она была счастливее, любвеобильнее. Там она была самой собой. Вот и сегодня к ней вернулся пьянящий задор юной искательницы приключений — той, которая десятью годами раньше встретила А. Монье и влюбилась в книжную лавку и в саму жизнь.
— Я постараюсь, — пообещала Сильвия столько же Адриенне, сколько и той себе, какой она была десять лет назад.
И все же идея отказывать Джойсу наполняла ее беспокойством. «Мне
И потом, напомнила она себе, та молодая женщина, явившаяся в лавку А. Монье столько лет назад, обожала чтение и творчество Джеймса Джойса. Стать его издателем было привилегией, и его успех был неразрывно связан с успехом «Шекспира и компании» — ее лавки, уже ставшей синонимом его объявленного вне закона шедевра. Ее лавка изменила литературу. Нет, она не может отказаться от него, от его книги. Только не сейчас, когда Киприан открыла ей, насколько отца возмущает, что его жена помогает дочерям деньгами. Нет, она не имеет права подвести его, их, любого из них.
Глава 21
Портье отеля что-то возбужденно лопотал настолько сбивчиво и быстро, что Сильвия подозвала к трубке Адриенну в надежде, что коренная парижанка лучше разберет, что ему надо. Единственные слова, которые уловила Сильвия, были Madame Beach и lettre[134]. Потом она наблюдала, как Адриенна кивала, ошеломленно открывала рот и все больше округляла глаза. Хотя она произносила положенные bon и merci, Сильвия могла поклясться, что ничего хорошего ей не сообщают, и к моменту, когда она повесила трубку, Сильвия превратилась в один сплошной комок нервов и курила уже вторую сигарету.
— Сh'erie, — мягко произнесла Адриенна. — Твоя мама умерла. В отеле. Она оставила длинное письмо.
— Умерла? С письмом?
Хотя теперь звучали простые и понятные ей слова, Сильвия никак не могла постичь их смысла.
Пока до нее не дошло.
Письмо. Длинное письмо.
— Как она это сделала? — прошептала Сильвия, и в ее голове непрошенно вспыхнула жуткая картина, как ее мать висит в петле из простыни.
— Таблетки.
Прижав руку к груди, Сильвия стала хватать ртом воздух — то ли пытаясь продышаться, то ли сухо всхлипывая.
Адриенна подвела ее к ближайшему стулу и бережно усадила. Были ли они на кухне? В спальне? Сильвия не понимала, и позже никаких воспоминаний об этом у нее не сохранилось. Как не сохранилась в ее памяти сколько-нибудь связная картина следующих часов, остались лишь обрывки подернутых черной пеленой впечатлений: они с Адриенной едут в отель; ее мать лежит застывшая на постели, на простынях и подушках рвота; Сильвия отталкивает протянутую кем-то чашку чая, пока утрясает формальности, вызывает коронера, чтобы составил заключение о смерти, и гробовщика, чтобы забрал тело. А на дворе стоит поздний июнь, теплый, солнечный. Сезон свадеб.
Те жуткие часы она будет
Фунт плоти, на который она, сама того не желая, обменяла свою жизнь.
Я так виновата перед тобой, так виновата, мама.
Если бы только я была внимательнее.
Если бы я только прислушалась к предостережениям Киприан.
Если бы я только проводила с тобой больше времени.
Если бы я только отнеслась к тебе с большим пониманием. С большей нежностью.
Если бы у меня только было больше времени.
Сильвия всерьез подумывала скрыть правду от отца и сестер. Самоубийство было глубоко личным решением ее матери, и свое письмо она адресовала только Сильвии, больше никому.
— И ведь мама сделала это здесь, в Париже, — сказала она Адриенне ранним утром следующего дня. Она уже чувствовала подступающую мигрень, тяжесть уже сковала затылок, грозя через несколько часов превратиться в безжалостно давящий кулак, но, несмотря на риск того, что ее вот-вот стошнит, она продолжала глоток за глотком пить кофе и курить. — Она ведь могла покончить с собой в Калифорнии. Наверное, не хотела, чтобы кто-нибудь еще знал.
— В некотором смысле это комплимент, — заметила Адриенна.
— И проклятие.
— Всякая трагедия несет в себе дар.
Сюзанна. Были времена, когда и дня не проходило без того, чтобы Сильвия не думала о потерянной Адриенной первой любви. Но потом… она уже и не помнила, когда в последний раз вспоминала Сюзанну, и на тебе, та снова преследует их.
— Ты часто думаешь о ней?
— Уже меньше. И сейчас уже безо всяких сожалений.
Кулак теперь вовсю вдавливался в череп, к глазам подступила новая волна слез, но в голове Сильвии вдруг всплыл неизбывный вопрос, который она годами носила в себе, и он сорвался с ее губ, прежде чем она успела остановить его.
— Почему Сюзанна все-таки вышла замуж?
Светло-голубые глаза Адриенны потемнели от давней печали.
— Ее родители считали, что деньги его семьи обеспечат лечение, в котором она нуждалась.
— И значит, ей пришлось прожить последние месяцы в браке по расчету? — Что за унижение!
— Во всяком случае, он был добр к ней. Он любил ее многие годы. И сам чуть не умер от горя, что так быстро ее потерял.
— И все его деньги ничем ей не смогли помочь?
— Ничего уже нельзя было сделать. Слишком долго она тянула, не желала и слышать о замужестве. — Адриенна говорила с трудом, и Сильвия поняла, что подруга пытается сглотнуть тяжелый ком давней вины. — Я должна была еще много лет назад убедить ее выйти за него. Но думала только о себе, эгоистка.