Книжный на левом берегу Сены
Шрифт:
— Понимаю, что ты имеешь в виду, — откликнулась Адриенна. — Многие перемены мне по душе. Сюда переехали множество американцев, благодаря им и сам город, и наши жизни стали ярче, и постоянный обмен идеями между ними и нашими французскими друзьями достоин всяческого восхищения. Но…
— Пирушки.
— Пьянки.
— Разводы.
— Зависть.
Адриенна встала у окна рядом с Сильвией и выглянула на пустынную улицу, в ночь. В нескольких ярдах от «Шекспира и компании» газовый фонарь на краю тротуара отбрасывал на серую мостовую и кремовый камень здания
Сильвия хотела сказать подруге, что пускай все вокруг них так меняется, ее собственные чувства к ней нисколько не переменились, но слова застревали в горле. Тогда она тихонько подышала Адриенне в ухо, зная, что ей это нравится, надеясь, что она все поймет. Адриенна с закрытыми глазами повернулась к Сильвии и поцеловала ее, а Сильвия постаралась забыться в тесноте их объятия, но получалось не очень. Часть ее по-прежнему стояла возле окна, глядя на темную улицу, и гадала, какие еще перемены их ожидают.
— Маму гнетет тоска, — сказала Киприан. Они сидели в уличном кафе на перекрестке Одеон за чашкой кофе и сигаретой. Сестра приехала в Париж отдохнуть от своих калифорнийских забот, и Сильвия обрадовалась встрече с ней.
Однако не предвещавшие ничего хорошего слова Киприан о матери ее удивили и встревожили. Она-то считала, что у той все наладилось, такую надежду вселяли в нее последние письма от Элинор, в которых та забавно описывала посетителей их магазинчика. И еще она каждую неделю слала весточки маленькой Амели, с непременными яркими рисунками карандашами или красками.
— Судя по ее письмам, она вполне довольна жизнью. Может, в эти дни у нее часто меняется настроение?
— И почти всегда в плохую сторону, я бы сказала.
— Похоже, для нее лучше, чтобы с ней кто-то оставался.
— При ней Холли, — немного обиженно, словно оправдываясь, заявила Киприан, и Сильвия сейчас же пожалела о своих словах — у нее и в мыслях не было обвинять сестру, что та бросила мать, ведь дома оставались Холли и отец. Киприан в сердцах выдохнула последнее облачко дыма и зло раздавила окурок в пепельнице. — Ты скоро сама поймешь, Сильвия, о чем я. Через месяц она собирается в очередную поездку за закупками.
— Как, опять?
— Это единственное, что позволяет ей сохранять здравый рассудок. Думаю, она убегает от папы.
— Да, но они выглядели вполне счастливыми, когда были здесь на моей выставке Уитмена.
И Сильвию тут же кольнуло чувство вины, что в тот приезд родителей она не нашла времени близко пообщаться с ними.
— О, они прекрасно умеют делать вид, что все в порядке. Знала бы ты, как он злится на нее за то, что она, как он это называет, «заваливает деньгами наших испорченных доченек».
— Папа? Да быть не может!
Киприан
— Еще как может. Своими ушами слышала.
— Но мне он никогда ничего подобного не говорил.
— Да и мне тоже, во всяком случае напрямую, — сказала Киприан. — Видимо, он приберегает все эти нападки для мамы.
— Хотелось бы мне самой услышать или увидеть то, о чем ты толкуешь.
Киприан пожала плечами.
— И что бы ты сделала? И что вообще может поделать кто-нибудь из нас? Наш жребий уже определен. И потом, много ли ты уделяла бы им внимания, когда ты здесь и без того завалена делами?
Сильвия расслышала уважение в словах сестры, но и зависть тоже. Она подивилась, как поменялись их роли. Десять лет назад она, Сильвия, мечтала быть такой, как Киприан. А сейчас Киприан — чем дальше, тем больше — мечтает быть Сильвией. Сестра уже отчаялась получить роль в кино на бессмысленных пробах в Голливуде, и хотя она по-прежнему была красива, но годы уже начали отражаться на ее лице и фигуре. Сильвия вспомнила, как мать жаловалась ей на беды старости, а Киприан всегда так на нее походила. Ее даже порадовало, что у Киприан мать находит понимание, но тревожило, как бы сестра и сама однажды не почувствовала себя такой же несчастной, как мама.
Они в молчании зажгли еще по сигарете, и, между затяжками отпивая кофе, Сильвия попеняла себе, что в обществе Киприан курит гораздо больше обычного. Пока они стряхивали последние столбики пепла в стеклянную пепельницу, через дорогу, проехав несколько ярдов по улице Конде в направлении Сен-Сюльпис и взвизгнув тормозами, остановился громадный ярко-коричневый автобус. В его открывшиеся двери выплеснулась толпа явно американских туристов с новехонькими фотоаппаратами, в начищенных до блеска туфлях и модных шляпах, не иначе как приобретенных этим же утром в «Галери лафайет».
— Что за … — Изумленная Киприан так и сидела с открытым ртом.
— Неужели не слышала? В Пятом и Шестом округах это только начало рассвета. Туристов сюда что ни день прибывает все больше и больше, — объяснила Сильвия.
— И их никак нельзя прогнать?
Сильвия только вздохнула, устало и смущенно.
— Не так-то легко отказывать их деньгам. Этим автобусам туристов я продаю больше книг, чем раньше продавала за год.
— Да, но они…
— Энергичные? Глаза горят и хвост трубой?
— Я хотела сказать, пресыщенные.
— Как же мне тебя не хватало, сестра.
— Еще бы, при такой-то компании.
— Между нами говоря, они не так уж сильно отличаются от писателей из США, которые годами приезжали-уезжали. Стайн редко водится с кем-нибудь, кроме других американцев. Джуна[133], Скотт, Элиот, Паунд — они все вращаются в своем кругу, это нечто вроде клуба. На их фоне Джойс и Эрнест редкие птицы: они прекрасно владеют французским, благодаря чему дружат с настоящими парижанами. Наверное, поэтому-то я так люблю обоих.