Книжный на левом берегу Сены
Шрифт:
Обломками сими подпер я руины мои — истинно так.
Шанти.
Кто знает, а вдруг такой мир и правда возможен.
Примечания автора
Сильвия и Адриенна удостоились звания Кавалерственных дам ордена Почетного легиона, иными словами, получили высший знак отличия, почета и официального признания заслуг, которым Франция награждает своих граждан и военных, — Адриенна в 1937 году, Сильвия — в 1938-м. И хотя книга заканчивается 1936 годом и охватывает почти двадцать лет жизни Сильвии, отражающие ее деятельность как владелицы книжной лавки и
Начну с плохих вестей: в 1937 году Сильвия и Адриенна расстались. Пока Сильвия навещала родных в Америке, Адриенна сошлась с Жизель Фройнд, и, вернувшись, Сильвия переехала в квартирку над своей лавкой, в которой одно время жил Джордж Антейл. В 1941 году во время оккупации Парижа немецкий офицер пожелал купить экземпляр «Поминок по Финнегану», однако Сильвия отказалась продать ему книгу. Я вижу здесь восхитительно-поэтичную иронию судьбы: Джойс в последний раз умудрился доставить Сильвии неприятности (уже из могилы, поскольку окончил свои дни несколькими месяцами ранее). Взбешенный отказом, офицер пригрозил позже вернуться со своими людьми и закрыть лавку.
Теперь перейду к новостям более приятным: преданные друзья помогли Сильвии перетащить все книги на четвертый этаж того же дома, разобрать книжные полки и закрасить название «Шекспир и компания», уничтожив все признаки существования лавки и лишив нацистов возможности привести в действие свою угрозу. Книги в целости и сохранности долежали до конца войны, а потом многие из них Сильвия передала в дар своему старинному конкуренту, Американской библиотеке в Париже.
Не удовлетворившись закрытием лавки, нацисты отправили Сильвию в лагерь для интернированных лиц во французском курортном городке Виттель. К счастью для нее, место ее заключения не имело ничего общего с концентрационными лагерями. В Виттеле содержались главным образом американские и английские граждане, не пожелавшие вернуться на родину, и городок более или менее продолжал жить курортной жизнью, так что германская пропагандистская машина выдавала его за ложный пример гуманных порядков в своих концлагерях. Сильвия провела там всего полгода, благодаря заступничеству Жака Бенуа-Мешена, одного из первых переводчиков «Улисса», занимавшего важный пост в правительстве Виши, — еще один трогательный пример, как дружеские отношения, которые она поддерживала с писателями в Париже, сослужили ей добрую службу.
Несмотря на то что Сильвия пережила войну и на феерическую историю, когда в 1945 году при освобождении Парижа Эрнест Хемингуэй прошагал по улице Одеон, скандируя «Свободу “Шекспиру и компании”», она так и не открыла свою лавку снова. Как пишет ее биограф Ноэль Райли Фитч, Сильвия сказала друзьям: «Нельзя сделать что-то одно дважды». Но я подозреваю, что у нее были более серьезные причины. Подозреваю, что, когда лавка закрылась, Сильвия смогла посмотреть на нее со стороны и увидела в «Шекспире и компании» великое произведение искусства, собственного «Улисса».
Подозреваю, что она не захотела начинать все по новой, ибо считала, что получится лишь бледное подобие ее первого выдающегося опыта, начатого в 1919 году. Первопроходец по натуре, она вместо этого пустилась в новые приключения. Она все-таки написала мемуары — «Шекспир и компания», которые я в особенности рекомендую из-за очаровательного рассказа, как Хемингуэй освобождал лавку, а потом и винный погреб отеля «Ритц».
И еще я подозреваю, что именно благоговение перед теми ранними годами позволило Сильвии возобновить отношения с Адриенной, несмотря на то что та предала их любовь. Хотя у нас нет свидетельств, стали ли они снова парой, их связывала тесная дружба, они вместе обедали и вместе жили каждодневной жизнью, в особенности после отъезда Жизель в Аргентину в 1942 году (в Париж она вернулась уже по окончании войны, став им еще одним другом, и наслаждалась своей вполне блестящей карьерой фотографа). К сожалению, в 1955 году Сильвия навсегда потеряла Адриенну. У Адриенны обнаружили болезнь Меньера, она сильно страдала от вызванных головокружениями галлюцинаций и решила свести счеты с жизнью. Сильвия так и не оправилась от потери, которая, вероятно, слишком напоминала ей трагедию ее матери.
В своих мемуарах Сильвия не заостряет внимания на этих печальных эпизодах, я тоже постаралась не выставлять ее в том свете, в каком она сама не желала бы предстать. Вместо того я попыталась раскрыть ее жизнь в таком ключе, чтобы показать, почему она, достигнув зрелых лет, могла сберечь свет счастливых времен.
Именно книга воспоминаний Сильвии познакомила меня с ней еще в
«Шекспир и компания» за авторством Сильвии — тоненькая книжечка, особенно если знать, какую потрясающую, богатую на события и встречи жизнь прожила ее автор. И как часто подчеркивает Фитч, многие эпизоды, включенные Сильвией в черновой вариант мемуаров, она впоследствии выбросила или переиначила для читающей публики, которая — это-то она прекрасно понимала! — проявит особенно жадный интерес к жизни выдающихся писателей, предстающих здесь персонажами. В каждом случае Сильвия предпочла выказать уважение и симпатии к своим друзьям и коллегам — но тот факт, что она сама в автобиографии переиначила отдельные эпизоды своей жизни, дал мне определенную свободу. Я восприняла это как разрешение поступить так же.
Авторов исторических романов, особенно романов биографических, к которым относится и моя книга, постоянно спрашивают, что правдиво в их произведениях, а что вымысел. Каждый писатель по-своему отвечает на этот вопрос, а авторские примечания и есть священный уголок, где автор может признаться, когда и в чем он отклонился от исторической истины. Лично меня такой подход немного не устраивает, поскольку мне совсем не хочется отягощать свой маленький непринужденный этюд многочисленными mea culpa.
Однако, как я считаю, читатели заслуживают некоторых ответов. На сей раз я решила указать, что в моем романе соответствует истине, а все остальное с легкой душой объявить играми своей фантазии — что, я надеюсь, сэкономит всем нам много времени, душевных сил и чернил.
Итак. Что из описанного истинно?
Полагаю, одна из реалий той поры немало удивит многих читателей — как удивила меня, когда я изучала материалы! — а именно, что выведенные в романе персонажи, ничуть не скрываясь, жили в гомосексуальных союзах. В годы после Первой мировой войны картина социальной жизни отличалась небывалой многосложностью, что я постаралась обыграть. С одной стороны, консерватизм считался нормой: в Америке Сухой закон запрещал употребление спиртного, антииммигрантские настроения достигли невиданного за всю историю страны накала, с принятием законов Комстока и Закона о шпионаже цензура приняла совсем свирепые формы, что показал пример «Улисса». Консерватизм в равной мере сказывался на жизни людей как традиционной, так и нетрадиционной ориентации. С другой стороны, меня очень порадовало узнать, что в те времена царила удивительная свобода, а в городах вроде Нью-Йорка и Чикаго процветали подпольные бары и кабаре для геев. Алкоголь находился под таким же запретом, как однополая любовь, однако люди искусства и интеллектуалы того времени не считали зазорным ни то ни другое. Консервативные и либеральные взгляды, как ни парадоксально, часто уживались в одном человеке, например в персонаже реально существовавшего поверенного Джона Куинна. Во французской столице свободу общественной жизни подкрепляла законодательно установленная терпимость, поскольку со времен Французской революции нетрадиционные отношения не считались уголовно наказуемыми, благодаря чему Париж более столетия служил надежным прибежищем для однополых любовников.
Вдобавок мое исследование вскрыло один весьма существенный и любопытный факт: прятаться и скрывать ориентацию в том смысле, какой мы вкладываем в это сейчас, они начали совсем недавно. По большому счету, как подчеркивает один из виднейших исследователей истории ЛГБТ+ сообщества Джордж Чонси в своей колонке в «Нью-Йорк Таймс», написанной по случаю выхода в свет его влиятельного труда «Однополый Нью-Йорк» (Gay New York), «систематические притеснения гей-сообщества [в поздние годы ХХ века] не являлись следствием какой-либо застарелой бесповоротной общественной неприязни и не свидетельствовали о пассивности и молчаливом принятии геями такого положения вещей. Саму концепцию того, что нужно прятаться и скрываться, создали противники гомосексуализма как раз в ответ на открытость и откровенность геев и лесбиянок начала 1920-х». Хотя Сильвия — равно как Адриенна, Маргарет, Джейн, Гертруда и Элис — возможно, не «выставляли чувства напоказ» так, как мы это понимаем в XXI веке, они считали свою идентичность и свой образ жизни вещами само собой разумеющимися, чего слишком часто не могут позволить себе современные представители ЛГБТ+ сообщества, как ни странно и ни трагично.