"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19

Дворецкая Елизавета Алексеевна

«Пройдет время, и стрела из омелы настигнет того, кто ее выпустил, – явственно услышал Бер знакомый голос Вальгеста – невозмутимый и немного хриплый. – Настоящего виновника. Клянусь престолом Всеотца».

Послесловие автора

В качестве послесловия рассмотрим два параллельных образа, на которых частично основана идея романа – это Улеб, брат князя Святослава, и Бальдр, сын Одина. Оба эти образа мифологичны, только один принадлежит к чистой мифологии, а другой – к исторической. В романах цикла «Княгиня Ольга» у меня с самого начала ведется образ Улеба, побочного сына Ингвара (князя Игоря) и Уты, двоюродной сестры Эльги. Еще до его рождения Ута была выдана замуж за Мстислава Свенельдича, ближайшего Ингварова соратника, и Улеб рос как его сын, и о его истинном происхождении знали только они четверо, даже сам он не знал. Тайна раскрылась, когда за пять лет до описанных

событий Святослав с несколькими людьми пропал без вести близ берегов Крыма и несколько месяцев считался погибшим. Не желая оставить престол без наследника-мужчины, княгиня Эльга объявила о том, что Улеб является сыном Ингвара и тоже имеет права на власть. Однако Святослав вернулся до того, как Улеба возвели на престол, и чрезвычайно разгневался на брата, который оказался его соперником. Улеб был изгнан из Киева, вместе с ним уехала Ута с младшими детьми, и все они поселились в Выбутах, на родине Уты. Еще через несколько лет Сванхейд призвала Улеба в Хольмгард к себе на помощь, для погашения очередной родственной смуты; жители Северной Руси были недовольны тем, что Святослав никогда здесь не показывается и у них фактически нет князя. Наличие же князя было обязательно для благополучия страны, правильный князь являлся «гарантом» благоволения богов и посредником между ними и смертными. История повторилась: Святослав пришел с войском, и группа его приближенных задумала убить Улеба, чтобы навсегда избавить князя от соперничества. Что и осуществила – этот эпизод описан ближе к концу романа «Малуша» (во второй книге).

Насколько историчен образ Улеба? Честно скажу – не особенно, менее многих других. Идет он из все той же Иоакимовской летописи, чья достоверность современно наукой не признается. В своей «Истории Российской» Татищев пишет о Святославе (во время последнего похода на греков):

«Он же настолько рассвирепел, что и единственного брата своего Глеба (38) не пощадил, но разными муками томя убивал».

Примечание 38. «Глеб. Нестор единожды Владислава и Улеба, в договоре с греками, н. 105, упомянул. Улеб же и Глеб часто за одно и то же принимается, и это Улеб северное, а Глеб испорченное, также как из Ингорь сократили Игорь».

Что все это означает. Ссылка на Нестора имеет в виду текст Игорева договора с греками 944 года, где среди первых лиц Руси упоминается «Свандра, жена Улебова». Кто такой этот Улеб – в источниках нет ровно никаких указаний. Улеб и Глеб – совершенно разные имена: Улеб – славянизированное имя Олав, а Глеб – Готлиб (Гудлейв). Тем не менее их часто смешивают. Татищев считал, что и сам Святослав был гораздо старше, чем указывает ПВЛ, и что в момент составления договора он уже был взрослым мужчиной, женатым на некой Предславе. Так же и Улеба-Глеба, его брата, он счел мужем некой Свандры (о Свандре ниже) и соединил это упоминание с указанием Иоакимовской летописи на мученическую смерть Глеба. (Святослав якобы считал своих воинов-христиан виновными в поражении от греков и отыгрался на них.) Таким образом, одно историческое и одно баснословное упоминание, относящиеся, скорее всего, к разным людям, взаимно поддержали друг друга, и на этой базе, подкрепленной авторитетом Татищева, современное мифотворчество вырастило образ христианина Глеба, младшего сына Ольги, принявшего мученическую смерть от рук брата-язычника. То, что я сохранила в целом образ Улеба, брата Святослава, христианина, погибшего по его вине, является данью литературной традиции, но, строго говоря, считать его за историческое лицо мы не можем.

В романе Улеб уподоблен Бальдру – прекрасной и безвинной жертве чужого коварства. Миф о смерти Бальдра в том виде, в каком он дошел до нас, представляет собой результат множества влияний, переосмыслений, пересказов, даже чисто литературных соображений, и под этими наслоениями очень трудно разглядеть его истинный смысл. В основном в Бальдре видят:

– солнечного бога, борющегося с тьмой – часть ванических культов плодородия – культ умирающего и воскресающего бога растительности – королевскую жертву – миф о появлении смерти как первого жертвоприношения – миф о первой смерти, осложненной мотивами воинских инициаций.

В образе самого Бальдра привлекает внимание то, что о нем, при всех его выдающихся качествах, не существует никаких сюжетов «о жизни», а есть только один – о смерти. (Не считая романтической истории от Саксона о борьбе Бальдра и Хедера за Нанну, однако это уже скорее роман, чем миф.) Из этого следует вывод – как персонаж он для того и родился, чтобы умереть. В истории его смерти напрашивается явная аналогия с историей Старкада и Викара: к человеку прикасаются безобидным предметом – тростинкой или побегом омелы, – но тот становится «орудием гибельным» и пронзает жертву насквозь. Боги забирают свое, когда никто этого не ожидал, так не

должно было случиться, но все же случилось. Подкрепляет идею жертвы описание Бальдра как самого прекрасного из асов: в жертву богам, разумеется, выбирают лучшее.

Более того: если принять многочисленные версии того, что Локи – теневая ипостась Одина, что Бальдр и Хёд – тоже ипостаси Одина («сыновья»), то получается, что и в этой истории Один принес сам себя в жертву себе же, и тоже путем пронзания копьем и повешения на дереве. То есть эта история дублирует уже однажды бывшее жертвоприношения Одином самого себя.

Но здесь остается непонятным, зачем он это сделал – никакого ответного дара асы за смерть Бальдра не получили. Может быть, жертвоприношение Бальдра – это ритуал, то деяние, которое ради поддержания миропорядка должно происходить регулярно, а платой за него будет само поддержание миропорядка? Также миф никак не объясняет, зачем Локи понадобилось так деятельно участвовать в убийстве Бальдра и мешать его возвращению – что он против него имел? Особенно если Локи – ипостась Одина (как и Хёд). Причина может быть только в убеждении: жертва должна быть принесена. То есть в данном случае вечный проказник Локи совершает истинно благое дело, хоть и выглядит со всех сторон злодеем. (Я вообще не поклонница Локи, но здесь он может воплощать идею не злодея, а непреклонного мудрого жреца.)

Получается, что Бальдр – это, собственно, не бог, а божественная жертва. Бог он только в том смысле, что все асы – боги и одновременно «идеальный патриархальный род», где все равны (равно божественны). Однако как у бога у него нет никаких задач, функций и сюжетов. Бальдр – обожествленная жертва, высшая идея жертвы, лучшей из всех.

Сложная история этой жертвы – как Фригг ходила просить у всего на свете обещания не причинять сыну вреда, как Локи искал побег омелы, как вкладывал его в руки слепого Хёда, как Вали мстил за Хёда (а история рождения Вали-мстителя сложна сама по себе), – может выражать уже упомянутую идею, что жертва должна быть принесена во что бы то ни стало, одолевая любое сопротивление людей, которые не хотят отдавать лучшего из них.

Остается загадкой образ слепого Хёда, брата Бальдра, а по некоторым версиям даже его брата-близнеца и полной противоположности по линии тьма\свет. И в итоге оба брата получают одну и ту же судьбу: они одновременно погибают и оказываются в Хель. Хёд – невольный убийца, и Хёд – спутник обожествленной жертвы. Фактически вторая жертва. Объяснить это я не могу, разве что идеей о первом случае связки «убийство – месть». Однако слепота Хёда, его «темнота» (в древнерусском языке слова «слепой» и «темный» были синонимами) – явный признак хтоничности. Вот ему-то самое место в Хель. Он что-то вроде посланца, присланного миром смерти за назначенной ему жертвой. Он берет эту жертву в физическом смысле, своей рукой отправляя Бальдра в смерть.

Ну а обещание возвращения Бальдра после Гибели Богов может выражать идею, что все отданное богам сейчас пригодиться для воссоздания мира потом – именно поэтому и надо выбирать лучшее.

В моей системе образов Улеб послужил сакральной жертвой, которую Святослав принес, чтобы повысить цену собственной вечной славы. Тему жертвы и архетипической судьбы Святослава мы оставим на потом, а здесь скажем еще о Сванхейд, их с Улебом общей бабушки по отцу.

Сванхейд – важный персонаж многих моих романов о русских князьях, причем она есть и в первой по времени книге («Зов валькирий») и в последней («Змей на лезвии»). Литературная ее биография такова. Родилась в Уппсале в 889 году. Принадлежит к шведскому королевскому роду Мунсё, что идет от Бьёрна Железнобокого, сына Рагнара Лодброка. Конунгами шведов были ее отец и дед. В 17 лет вышла замуж за Олава, конунга Хольмгарда, на 10 лет старше, стала его третьей женой и 57 лет безраздельно правила в северной Руси, при Олаве и после него. Родила 11 детей, из них до взрослого возраста дожили пятеро. Старший из выживший сыновей – Ингвар, будущий Игорь русских летописей. Именно ее решение не делить наследство после смерти Олава создало, так сказать, юридические основания для создания единой державы русов, включающей Новгород (будущий) на севере и Киев на юге. Служит воплощением легендарного образа «госпожи медовой палаты», знатной хозяйки дома, королевы, жрицы и земной валькирии.

Принимаясь за этот исторический цикл, я собиралась создать один образ женщины – матери государства, то есть Ольги, но получилось их по сути две: мать и бабушка (Эльге Сванхейд приходится свекровью). В одиночку такое дело и не вытянуть. Каждый древний герой стоит на плечах еще более древних исполинов, это мифологический архетип.

Откуда это образ взят мной? Прямо из аутентичного источника, почти единственного на эпоху: договора Игоря с греками 944 года, где в первых строках упоминается «Свандра жена Улеба». Как пишут лингвисты, Свандра – русифицированный вариант шведского имени Сванхейд, а Улеб – это Олав (либо Ульв, но это соотнесение возникло в Новгороде на сто лет позже).