"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
За окопом начинался ложок, забиравший от берега вверх. Подошли к ручью, текущему к Оке. В этом месте Дединка никогда еще не была, и в сердце начал просачиваться робость: впереди лежало то место, где белый свет соединяется с Темным Светом, а там надо уметь себя вести.
Бабка остановилась и наклонилась к ней.
– Сейчас войдем, – вполголоса сказала она. – Ты смотри – молчи. Ничего не говори, не кричи. Если что понадобится – за рукав меня подергай. Если забудешь, или испугаешься, закричишь – все пропадет, и Молёнку не увидишь. Поняла?
Речь ее была осторожной, но уверенной, и Дединка приободрилась.
– Поняла, – прошептала она.
Они еще раз повернули. Здесь ложок расширялся, края его поросли кустами,
Бабка вынула из лукошка живую курицу, положила ее на ближайший светлый камень и ловко отсекла ей голову. Потом бросила трепещущую тушку на каменную груду, чтобы горячая кровь оросила камни. Зашептала что-то и двинулась вокруг груды противусолонь, потянула за собой Дединку. Та пошла молча; заговор-призывание ей было знать еще рано, этому бабка обещала ее выучить, когда пойдут «краски» и она станет «невестой», как в этих краях называли любую взрослую девушку. Но истинную силу она обретет, когда выйдет замуж, родит дитя и станет настоящей бабой. Только бабе, отворявшей двери в Навь, доступна полная власть над жизнью и смертью. Так было с ее матерью, Зоричадой: после рождения Дединки та полностью овладела бабкиными умениями и надеялась, что Дединка получит их тоже. «Расти большая! – часто приговаривала она, поднимая дочку над собой на вытянутых руках. – Скорее расти вот такой!» Это было самое ранее воспоминание Дединки – тогда ей не было еще и года и она не ходила своими ногами.
Зоричада хорошо умела заклинать рост: лен, конопля, овес при ней вырастали здоровенные. Знала бы она, как это скажется на дочери – не перестаралась бы. Сила материнских слов проявилась, когда Зоричада уже не могла этого видеть. К тому времени как Дединка к пятнадцати годам выросла с рослого мужика, матери ее уже десять лет как не было на свете. Зоричада родила пятерых детей, одного за другим; трое умерли младенцами, а появление последней, Молёны, стоило жизни ей самой. Отворив в пятый раз ворота Нави, она не удержалась на краю и соскользнула за них сама.
Следуя за бабкой вокруг каменной груды, семилетняя Дединка испытывала не страх, а лишь напряженное ожидание: увидит ли она сейчас мать? А Молёнку? Бабка предупреждала, что мать уже давно ушла в Закрадье, но Молёнку, взятую водой совсем недавно, еще можно будет видеть. Покормить и проводить, чтобы шла своей дорогой и не задерживалась между белым светом и темным.
Пока шли, Дединка на всякий случай смотрела только в спину бабке, чтобы не увидеть чего-нибудь лишнего и не закричать. Вот они достигли того же места у светлого треугольного камня, откуда начали обход, она подняла глаза…
Ничего страшного не случилось, но темная полночь сменилась ясным днем. И еще… Дединка завертела головой. Рябило в глазах, немного кружилась голова. Было странное ощущение, будто она сама стоит вверх ногами. Белый треугольный камень был слева, а теперь он справа. Кусты на краю лога были справа, а теперь они слева. И вход в него изгибается в другую сторону. Но почему так светло – ночь закончилась, пока они огибали каменную груду? Дединка подергала бабку за рукав: наставления не подавать голос она утвердила в мыслях так прочно, что рот был словно зашит. Бабка обернулась к ней и покивала: все, мол, хорошо. Стало быть, так надо…
И тут Дединка увидела сестру. Молёнка стояла с другой стороны каменной груды и улыбалась ей. Была она именно такой, какой ее видели в то недавнее утро: в серенькой замашной рубашке, подпоясанной с напуском, светлые волосики падают на плечи – таким маленьким косу не плетут. Совсем как живая. Одно напоминало, что это не так – Молёнка была насквозь мокрой. Вода текла с ее рубашки, с волос, капала с кончика носа. Улыбка была странная – веселая, но
Бабка легонько подтолкнула Дединку, и та вспомнила про махоточку. Немного дрожащими руками сняла ветошку, которой та была обвязана, и выложила два блина на каменную груду. Кивнула Молёнке и показала на них – это тебе, ешь. Та засмеялась – беззвучно, только показала несколько зубов – и схватила блины. И пропала. А бабка развернулась и пошла вокруг каменной груды посолонь, ведя за собой Дединку с пустой махоточкой.
Белый свет оказался непроглядно темным – в нем по-прежнему стояла полночь. Вот так оно все перепутано, перевернуто, но Дединка привыкала к этому с детства и не удивлялась. Она любила ходить с бабкой Перучадой – они и жили теперь вдвоем. Направляясь в поля, в луга, в лес или к реке, Дединка постоянно видела, как возле бабки вьются некие звери: или две мыши бегут впереди по тропинке, или два зайца скачут вокруг по кустам, или две белки несутся наперегонки по ветвям. Присядут они с бабкой отдохнуть в тени – из травы вылезут две жабы. Не любила она, если бабкины прислужники показывались в виде змей: и неприятно, и знак нехороший. То ли дело, когда они идут стирать на мостки, а духи являются двумя уточками и принимаются играть в воде.
– Я помру, они тебе служить будут, – говорила ей бабка. – Как выйдешь замуж, будут они твои.
Но судьба обманула: когда Дединке пошла двенадцатая зима, бабка Перучада вдруг исчезла. Искали ее два дня, а потом однажды два белых зайца прискакали к Былеславице, младшей бабкиной дочери, и позвали за собой. Привели в Кривой Лог – Перучада лежала мертвая, уткнувшись головой в каменную груду. Здесь и зарыли ее прах в горшке, собранный с крады погребальной. А два зайца или две мыши с тех пор везде провожали Былеславицу: она давно была замужем, растила троих детей и раскрыла все положенные женщинам их рода силы. У Дединки тлела надежда, что духи перейдут к ней, когда она выйдет замуж, но силы покойной матери ее подвели: к четырнадцати годам она была выше всех женихов-ровесников, да и тех, что старше. Теперь она жила у Былеславицы, а та, не желая расставаться с помощниками, не спешила отдавать племянницу замуж. Была с ней ласкова, но говорила, что такую рослую девку в чужие люди отдать нельзя: насмехаться будут. Обожди, говорила, пока женихи вырастут. Дединка и ждала: на всех парней она смотрела не то чтобы свысока, но немного сверху.
Так и пришла пятнадцатая зима, когда случился раздор со смолянами. Когда стали выбирать, кого отослать в Свинческ, Былеславица пошла в Кривой Лог, и два белых зайца наперегонки скакали за ней по тропе. Вернувшись, рассказала: видела Дединку, едущую по снегу на санях…
От такого видения следовало удариться в плач: не могло оно предвещать ничего, кроме смерти. Отъезд в чужие люди, в иное племя, за тридевять земель, не замуж даже, а в таль, в полузависимое положение, был ничуть не лучше гибели. Даже хуже: в Закрадье хотя бы среди своих будешь, а у смолян – среди чужих. Дединку, Хотимку и Волкашку, выбранных по жребию из старших сыновей самых уважаемых отцов, провожали как умерших, с плачем и причитаниями. Сидя на санях, Дединка закрывала лицо руками, не желая видеть снежной дороги на тот свет.
И только уже проехав полпути, вспоминая последние дни дома, начала подозревать, что сокрушение Былеславицы было не таким уж чистосердечным. Отправив старшую внучку Перучады за тридевять земель, Былеславица могла не бояться, что та выйдет замуж и потребует себе бабкиных помощников…
– Но почему я-то?
Былеславица, младшая сестра матери, была старше Дединки всего лет на десять. Однако за семь лет обладания духами-помощниками она приобрела уважение и подобающие ему повадки. Дединка не была строптивой и не спорила со старшими в роду, но сейчас вуйка сказала что-то совсем несуразное.